Томас Дж. Барфилд
Опасная граница
Кочевые империи и Китай (221 г. до н. э. — 1757 г. н. э.)
Перевод с английского Д. В. Рухлядева, В. Б. Кузнецова
Научный редактор Д. В. Рухлядев
Предисловие автора
Кочевники евразийских степей периодически основывали могущественные империи и осуществляли вторжения на территории соседних оседлых цивилизаций вплоть до начала Нового времени. Хотя численность их была невелика, экономика неразвита, а культурные достижения ограниченны, они оказали заметное влияние на ход мировой истории. В глазах своих соседей они были настоящими варварами, чужаками, правда, потенциально могущественными и опасными. Историки, как древние, так и современные, неоднократно пытались объяснить природу кочевых обществ и их взаимоотношений с окружающим миром, однако удовлетворительные ответы, подобно самим кочевникам, лишь проскальзывали на горизонте и тут же терялись из виду.
Трудности возникали во многом из-за того, что кочевые общества Внутренней Азии были организованы на совершенно иных принципах, чем их оседлые соседи. Движущие силы степной кочевой культуры — доминирование племенных структур в политике и приоритет скотоводства в экономике — были малопонятны этноцентрически ориентированным соседям. Сохранилось весьма значительное количество текстов о «варварах», оставленных историками оседлых культур (преимущественно китайцами), но их авторы редко рассматривают кочевников, так сказать, изнутри. Сами кочевники, разумеется, воспринимали свой уклад жизни как нечто естественное. Их собственные (немногочисленные) письменные памятники предполагают, что читатель хорошо знаком со степной жизнью и ее ценностями.
Эта книга представляет собой попытку осветить некоторые моменты истории Внутренней Азии, применяя антропологические модели государственного и племенного развития к сохранившимся в источниках сведениям о племенах, обитавших на северной границе Китая. Этот район был выбран в связи с тем, что именно здесь возникли наиболее крупные и сложные политические образования кочевников, такие как империи сюнну, тюрков и монголов. К тому же китайские исторические хроники, в которых идет речь о северных соседях, отличаются уникальной информационной насыщенностью. Хотя автор данной работы в основном полагался именно на эти источники, он все же пытался исследовать взаимодействие между Внутренней Азией и Китаем с точки зрения обитателей степи. Историкам, которые сочтут описания событий и политических реалий китайской истории слишком краткими, следует помнить, что они освещаются только в той мере, в которой это необходимо для понимания проблем Внутренней Азии, что прямо противоположно распространенному в историографии подходу, при котором история Внутренней Азии сводится к нескольким обобщающим параграфам в рамках истории Китая. Антропологические модели политической и социальной организации сходным образом применяются к историческим данным — лишь для того, чтобы придать смысл кажущейся бесконечной череде войн, империй и вторжений, которые заставляют традиционно считать историю Внутренней Азии чем-то невразумительным.
Антропологи увлечены созданием генерализующих моделей, но они игнорируют детали. В этой работе я намерен продемонстрировать, что для того, чтобы объяснить исторический процесс, необходимо проверять антропологические модели взаимодействия на конкретном историческом материале. Антропология позволяет дать событиям теоретическое объяснение, а событийный ряд показывает, каким образом те или иные закономерности взаимодействия были реализованы на практике. В результате разработки этой темы на свет появилось что-то вроде обзора истории взаимоотношений степных кочевников со странами Восточной Азии, однако это всего лишь побочный результат предпринятого анализа. Настоящая работа ни в коем случае не есть исчерпывающее историческое исследование. В ней, например, лишь кратко обсуждается обширная литература, посвященная частным аспектам истории Внутренней Азии, а некоторым малоизвестным периодам истории уделено больше внимания, чем обычно. Специалиста заинтересует, будет ли согласовываться выдвинутая мною гипотеза с более детальными наблюдениями. Рядовому читателю будет интересно, возможно ли принять идею о Внутренней Азии со своим собственным своеобразным культурным паттерном как активной части мировой истории.
Взаимоотношения между кочевыми и оседлыми народами заинтересовали меня после серии этнографических исследований в Центральной Азии. В течение двух лет я работал среди центральноазиатских арабов-кочевников в Северном Афганистане. Они каждый год кочевали между заболоченными низменностями в долине Амударьи и высокогорными пастбищами Бадахшана. Специализируясь на разведении овец для поставки мяса на городские рынки, афганские арабы были чрезвычайно глубоко интегрированы в местную экономическую систему, несмотря на то, что являлись кочевниками. Их социальная организация была построена по модели модифицированного конического клана[1], характерной скорее для Внутренней Азии, чем для Ближнего Востока. Изучая их историю, я обнаружил, что кочевые племена в Центральной Азии устанавливали весьма разнообразные взаимоотношения со своими оседлыми соседями. Несмотря на то что образ жизни и методы разведения скота у кочевников были весьма схожими (имевшиеся отличия были обусловлены в основном экологическими условиями), политическая организация каждого племени, его экономические связи с окружающим миром и степень централизации варьировали в очень широких пределах. Различия, по-видимому, были связаны не с внутренним развитием, а с характером внешних сношений. Так как современные кочевые народы почти полностью окружены большими группами оседлого населения, именно история, а не этнография должна стать основной сферой исследования широкого круга кочевых обществ, некогда доминировавших во Внутренней Азии.
Уже после окончания моих антропологических полевых исследований я узнал, что классические династийные истории имперского Китая содержат, как правило, обширные повествования об иноземных народах, живших вдоль его границ. Так как кочевники северной границы традиционно составляли серьезную проблему в международных отношениях Поднебесной, они описывались довольно подробно. Я не синолог, но существует более чем столетняя традиция переводов этих повествований об иноземцах на западные языки, иногда иронически именуемых «переводами на языки варваров». Авторы почти всех указанных работ ставили своей целью сделать тексты доступными тем, кто не занимается китаистикой, но очень немногие несинологи сознавали всю глубину содержавшейся в них информации. Для антрополога, интересующегося пограничными отношениями, повествования об иноземцах представляются чрезвычайно важным источником сведений о политической жизни и о хозяйстве племен, обитавших на границах Китая, уникальным по длительности охватываемого исторического периода. Однако переводы различны по качеству и не годятся для исследования ряда сложных проблем лингвистики и географии. Правильность цитируемых в книге переводов была проверена компетентными учеными по текстам первоисточников, некоторые изменения были внесены для унификации системы транскрипции личных имен и топонимов. Ссылки на перевод и оригинал даются для того, чтобы синологи могли быстрее сверить перевод с текстом источника на китайском языке.
Я предпринял это исследование под руководством недавно ушедшего из жизни профессора Джозефа Флетчера, выдающегося историка Внутренней Азии, который использовал в своей работе самые различные кросскультурные методики. Он считал необходимым привлекать антропологию с ее богатой этнографической традицией для исследования истории народов, чья культура, экономика и социальная организация остаются малоизученными. Поскольку я был антропологом, знакомым скорее
