9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши
Часть I
Странная миссия в «Эдеме»
1
27 декабря 1916 года. Париж.
Таверна «Wepler»
Из воспоминаний графа П. А. Игнатьева:
"…Император был разгневан и возмущен. Предательство болгар, всем обязанных России, выводило его из себя. Однако он успокоился.
— Скажите мне, полковник, как вы организовали вашу разведслужбу во время пребывания во Франции?
Я назвал имена моих агентов-групповодов и перечислил их подвиги.
— Молодцы, — сделал вывод император, — вы делали и будете делать хорошую работу. Этот путь усеян многочисленными шипами, но я знаю, что вы не отступите ни перед какими препятствиями.
— Ваше величество мне льстит.
— Вы — Игнатьев, и этим все сказано. А какие чувства питают союзники к России?..
— … Франция, например, всем сердцем с нами; она оплакивала наше поражение под Танненбергом, и если бы она могла легко с нами сноситься, мы получали бы все, чего нам не хватало, а ей посылали все то, что она за столь дорогую цену покупает в Соединенных Штатах. Франция всегда вела себя по-рыцарски…
— То, что вы рассказываете, полковник, малоутешительно…"[1]
Было уже темно, когда такси — знаменитое со времени битвы под Марной «Renault AG1 Landault»[2] — въехало на площадь Клиши восемнадцатого округа Парижа, и, обогнув памятник маршалу Монсею, возвышавшемуся в центре, остановилось у дома 14, с широкой вывеской «Tavern Wepler», над освещенными витринами первого этажа.
Расплатившись и выйдя из автомобиля, коренастый мужчина — уже знакомый нам ротмистр Листок, ныне облаченный в штатское, — взглянул на вывеску, затем на витрину, сквозь которую сверкал переполненный людьми зал, и, обернувшись, обвел глазами освещенную огнями площадь.
«Однако гуляют, черти! — подумал он незлобно. — И зима не зима… Декабрь месяц, а лишь дожди да промозглый ветер. Как в дрянную осень!»
И все-таки это был Париж! После окопов Оберива, где проливала кровь его 1-я Особая пехотная бригада Русского экспедиционного корпуса, да военного госпиталя на окраине Реймса, на койках которого залечивал он второе ранение, все эти парижские улицы — пусть декабрьские и холодные, но полные мирной жизни, прекрасных женщин и беспечных мужчин — казались ему почти чудом! И чудо это явил штабс-капитан Иваницкий — в тот самый момент, когда он собирался уже отправиться в военный лагерь Майли, куда надлежало ему явиться по окончании излечения. Именно этот вдруг объявившийся в Реймсе тридцатилетний офицер привез, точно благовест, давно ожидаемое и все же неожиданное распоряжение самого представителя русского командования в Союзном совете во Франции генерала от инфантерии Палицына — откомандировать его, ротмистра Листка, в распоряжение Русской миссии при Межсоюзническом бюро в Париже. И когда штабс-капитан вновь повез его в Париж, да еще на свою квартиру на улице Полковника Ренара, 5, радости не было конца!
Несколько омрачало, правда, то обстоятельство, что его благодетель напрочь отказался что-либо объяснить — и относительно причин столь нежданного его перемещения, и сути служебных обязанностей, которые с этим перемещением наверняка были сопряжены. Выразительно поцокав языком, точно приструнивая чересчур любопытного ребенка, Иваницкий лишь покачал головой и, хитро сощурясь, заверил:
— Поверь слову — завтра все узнаешь! А пока отдыхай! Вот и средства на первое время!
И, вытащив из кармана пачку ассигнаций, игриво воскликнул:
— Даже завидую, твоему высокоблагородию! Штатское готово, отмоешь окопную пыль, гульнешь в приличном ресторане, подышишь парижским воздухом, а уж завтра и скажут, что делать!
Однако «завтра» ясности не принесло. Явившись к обеду, все тот же Иваницкий сообщил только следующее:
— Собирайся! В восемь надобно быть в таверне «Wepler»! Как доехать — таксисты знают. Столик заказан на имя мсье Истомина. Запомнишь?
— Запомнить-то запомню. Только кто он, мсье Истомин?
— Представится сам!
— Что за тайны, дьявол тебя побери! Неужто нельзя яснее?
— Яснее, Алексей Николаевич, сказать не могу — тороплюсь…
С этим чертов штабс-капитан и ушел.
Листок еще раз оглядел площадь, освещенные окна бутиков и ресторанчиков вокруг, мельком взглянул на бронзовый силуэт маршала Монсея — парижского героя 1814 года, проводил взглядом проходящих мимо элегантных мужчин в пальто и шляпах, статную даму, за которой потянулся шлейф тончайших духов… Невольно подумалось, что длиннополые расклешенные пальто с пелеринами да круглые шляпки на милых головках смотрятся не менее привлекательно, нежели роскошные дамские наряды довоенного времени…
Ротмистр прислушался: где-то на выходящем на площадь бульваре — вероятно, в квартале красных фонарей — звучала задорная мелодия канкана. Похоже, гудит «Мулен Руж» — славное кабаре со знаменитой красной мельницей.
Листок вновь взглянул на бордовую вывеску «Tavern Wepler».
И все же, какого черта, «Взвейтесь, соколы, орлами!», именно здесь назначена встреча с этим мсье Истоминым! В самом оживленном и злачном месте ночного Парижа! Если мсье — представитель Русской миссии, то почему его, ротмистра Листка, не вызвали на Любекскую улицу, в самую контору? Не доверяют? Желают проверить? А может, у русских агентов теперь так принято — встречаться в самых увеселительных местах Парижа? А впрочем, лучшего места для тайного свидания, вероятно, и не найти — можно сойти за обычного алчущего французишку…
Он достал из внутреннего кармана пиджака золотой «брегет» и, отвернув его в сторону освещенной витрины, посмотрел на стрелки — до назначенной встречи оставалось двадцать минут… Что ж, будет время врасти в обстановку!
Пока подавал пальто гардеробщику, подошел метрдотель — уже полнеющий, но безукоризненно выглядевший мужчина средних лет. Даже перевязанный на поясе серый фартук придавал ему некую пикантность и манерность. И обратился он как-то по-особенному — грациозно, с легким, полным благородства поклоном.
Во французском Листок силен не был, но сообразил — спросили, заказан ли столик. И почти наугад — ибо не вполне был уверен в правильном толковании вопроса — пробормотал:
— Мсье Истомин…
— Un instant…[3]
Метрдотель быстро взглянул в книжечку, движением мага извлеченную из кармана фартука, и, пробежав глазами по страницам, кивнул:
— S’il vous plait, monsieur! Je vous emmene a la table[4].
Таверна — шумная, переполненная посетителями обоего пола — представляла собой длинное помещение с высокими окнами-витринами, прикрытыми по сторонам бордовыми портьерами. Желтые стены его были расписаны какими-то фантастическими узорами, придававшими ему те легкость и беззаботность, которые вполне соответствовали общей атмосфере гудящего заведения.
Пять квадратных колонн по центру как бы делили ресторан на два зала.
