Черные ножи — 4
Глава 1
Тяжелое свинцовое небо висело прямо над длинными бараками, выкрашенными в желтый цвет. Я видел его сквозь крохотный кусочек окна со своего места на втором ярусе нар. Казалось, сейчас небо рухнет всей своей непреодолимой массой прямо на лагерь, и раздавит в лепешку всех: заключенных, охранников, собак, исходящих яростным лаем и рвущихся с поводков. И это будет правильно. Потому что такое место не должно существовать даже в аду, а уж тем более на земле.
— Штей ауф! — заорал капо Осипов, бывший советский уголовник, ныне — старший по бараку. — Шнеллер, сволочи! Аппель* через полчаса!
( нем.) Встать! Быстрее! Перекличка.
Откуда-то он неплохо знал немецкий, но с нами говорил на русском, лишь используя для связки некоторые немецкие слова. Наш барак — для советских военнопленных, поэтому герра Осипова понимали хорошо, но вот в других бараках кого только не было: и англичане, и голландцы, и датчане, и итальянцы, и прочие, попавшие сюда в разное время и по разным причинам — больше шестнадцати национальностей. Впрочем, туда он и не совался. Ему хватало нас.
Осипов, сука, хорошо устроился. Жил отдельно, за территорией основного лагеря, с другими такими же предателями, согласившимися работать на врага. Следил за тем, чтобы в бараке все шло по распорядку. Переводил, если господам немцам непонятно было, или если господа желали сами сказать что-то. Морда сытая, нажратая. Одет тепло, не мерзнет. Даже варежки себе сообразил, напялил их и доволен, мразь. Впрочем, когда нужно будет избить до смерти очередного бедолагу, варежки он снимет, в них удар не тот, слишком мягкий, щадящий. А Осипов щадить никого не собирался. Наоборот, мечтал уничтожить тут каждого, желательно собственными руками. Душить, забивать ногами, и снова душить — оружия немцы ему не давали, даже нож. Гнида. Каждое утро он приходил в лагерь и устраивал очередную проверку в нашем бараке, гонял всех нещадно. Немцам это нравилось, они смеялись.
Барак зашевелился, стал просыпаться. Те, кто спали высоко, первыми начали заправлять свои кровати. Все нужно было сделать с геометрической точностью. Заправишь не так — наказание. Удобнее всего было первому ярусу, там хоть на скрипучие доски пола можно было встать. Верхним же приходилось непросто, но привыкли уже, как-то справлялись. Впрочем, всегда можно было найти к чему придраться — было бы желание, а оно у Осипова имелось в избытке.
На трехэтажных нарах, рассчитанных на пятнадцать человек, спали по сорок -пятьдесят заключенных и даже больше, кто мог поместиться, втискивались между тел. Остальные ютились на полу на соломе, им было холоднее всего.
В бараке стоял тяжелый запах, исходящий от множества мужских тел. Казалось бы, к такому все же привыкаешь… я так и не привык.
Кряхтя, люди слезали с нар. У одного неловко подломилась нога, и он рухнул вниз с третьего яруса, разбив лицо в кровь. Хорошо, капо этого не видел. Доски быстро вытрели от крови, а упавшего пропустили без очереди в умывальню, находившуюся в центре барака.
Времени на банные процедуры было выделено мало — полчаса на все про все, а очереди выстраивались ого-го какие. Успел — не успел, сам виноват. Если опоздаешь на аппель — не поздоровится. На выходе из умывальной всегда торчал Осипов с парой подручных, он может и проверить, помылся ли ты согласно правилам до пояса. Если все хорошо, то просто даст оплеуху и пропустит, но если подумает, что филонил, заставит раздеться догола, будет поливать из шланга ледяной водой, а его помощники станут чесать твое тело терновой метлой, сдирая кожу. Поэтому лучше помыться тщательно, хоть в умывальнике и плавал лед.
Новое утро наступило не для всех. За ночь умерли трое, и это только в нашем бараке. Насколько я представлял, в соседних дела обстояли не лучше.
Холод. Здесь всегда холодно, до костей пробирает. Вроде и климат мягкий, но даже при небольшом минусе уже мерзнешь. Благо, в Германии зимы далеко не челябинские, и температура здесь держалась умеренная, редко уходя до минус десяти градусов.
Солнце не было видно. Оно почти и не появлялось за последние несколько недель, лишь несколько раз мелькало в просветах между туч и вновь исчезало. Здесь оно и не должно светить, нечего вокруг освещать. Тут одни изможденные, потерявшие веру люди, худые, словно скелеты, качающиеся на ветру. Не люди даже — тени. Отголоски былых людей.
Я быстро оделся. Точнее, я и спал, не раздеваясь, а сейчас лишь нацепил свои жуткие ботинки на деревянной подошве. К бело-голубой полосатой лагерной униформе, сделанной из вискозного штапельного волокна, жесткого и грубого материала, я уже привык за эти недели, проведенные в лагере. Под куртку каждый надевал, что только мог, лишь бы поменьше мерзнуть. Помогало слабо. На голове — такая же полосатая шапочка, вовсе не защищавшая от холода.
Тряпичные нашитые буквы «SU» — «советский» на груди и тоже тряпичный обязательный «винкель»* над номером. В моем случае — красный перевернутый треугольник — таким помечали пленных, шпионов и дезертиров. Не самый смертельно опасный знак, были куда хуже. Например, человека, помеченного штрафной меткой, — небольшим черным кругом с точкой под винкелем, любой охранник мог застрелить просто так безо всякого повода.
*( нем.) Треугольник
— Чего копаешься, — Зотов был уже собран. Его злое, недоброе лицо сильно осунулось за эти недели, но глаза блестели живым огнем.
Ему очень повезло: когда нас схватили, при нем не оказалось документов, а комбинезон танкиста был без погон. Поэтому, опознать в нем коммуниста и командира экипажа танка немцы не смогли, приняв его за простого сержанта. Сам же Зотов во всех показаниях придерживался той же версии, только поэтому был все еще жив. С коммунистами немцы не церемонились, расстреливая их без лишних разговоров.
Если бы не Зотов, я бы, вероятно, не выжил. Он буквально тащил меня на себе все пешие переходы, когда упавших пленных солдаты попросту оттаскивали к краю дороги и расстреливали, сбрасывая тела в канавы. Он искал для меня еду и воду, кормил меня, когда от усталости у меня рука не поднималась даже чтобы взять сырую картошку в ладонь, поил, поднося плошку с мутной водой прямо к моим губам.
Зачем я был ему нужен? Может, таким способом он не давал сломаться себе самому. Забота о других делает тебя сильнее.