приходилось.
Его чердачная мастерская выглядела ничуть не лучше нашего собственного чердака — полумрак, крыша буквально висит над головой, распрямиться можно только посередине, возле печной трубы, тянущейся от пола и сквозь крышу уходящей наружу, а вокруг все заставлено и завалено всякими использованными вещами, которые просто «грех было выбросить». Для меня все эти изношенные и устаревшие предметы с нашего чердака обладали особой ценностью, поскольку у старьевщика по прозвищу Шма-Исруэл их удавалось порой обменять на какую-нибудь новомодную пустяковину.
Лейзер и столик своими собственными руками изготовил. В трех ящичках, которые выдвигались сбоку, хранились инструменты: пилочки, напильнички, кусочки наждачной бумаги, коробки из-под спичек с гвоздиками различной величины, маленькие бутылочки с лаком и множество иных столярных принадлежностей, названия которых я не знал и не знаю по сей день.
Зато я знал, что во дворе у Лейзера имеется другая мастерская, где побывать мне не довелось ни разу. Туда Лейзер ходил без всякой охоты и изготавливал там всякие вещи «для брюха», как он мне сам объяснял, то есть — для заработка, чтобы семью прокормить. На чердаке же он делал вещи «для души». Не раз приходилось мне слышать, как его благоверная, Шифра, взывала: «Чем возиться с глупостями со всякими, сделал бы лучше табуретку или дверь для продажи… Чтоб ему пусто было!..»
Шифра возилась на кухне и во весь голос поносила мужа. Она нарочно старалась говорить погромче, чтобы Лейзер, вместе со мной сидевший в это время на чердаке, ее слышал.
— У всех жен мужья как мужья — добытчики, всё в дом несут, а у меня… Он себе выпиливает игрушечки… Чтоб у него так на нервах играли…
Лейзер обычно стыдливо отзывался:
— С одной умной бабой беседует, с самой собой… А впрочем, разве она не права? Славная она женщина, моя Шифреле… Только слишком вспыльчивая… Но быстро отходит…
Лейзер начал учить меня выпиливать лобзиком, который мама купила мне вместе с несколькими пакетиками тоненьких пилок — «паутинок», так они назывались. Я обещал ей «отрабатывать» эту покупку на скрипке — еще час в дополнение к тому часу, который обязан был отыграть каждый день, невзирая ни на что — случись хоть землетрясение. Лейзер дал мне несколько кусков фанеры с нарисованными на них квадратами и треугольниками. «Начинать следует с простого», — объяснил он. Но и «простое» выходило у меня не так-то просто. Тонкая пилка беспрестанно лопалась, и ее приходилось заменять. За пару дней от нескольких пакетиков не осталось и следа, а я вновь принялся приставать к маме, чтобы она купила мне «паутинок».
— Дождаться бы мне того дня, когда ты попросишь деньги на новые струны для скрипки, — посмеивалась мама.
Через две недели я уже умел выпиливать не только «простое», но и различных зверюшек, птичек и рыбок, которых Лейзер рисовал мне на фанере химическим карандашом. Делал это Лейзер очень ловко: смочив поверхность влажной тряпочкой, он, не отрывая карандаш от фанеры, очерчивал медведя, лису или какое-нибудь другое существо — и всё одной линией, словно кто-то водил его рукой.
Труднее всего было выпиливать внутри — например, глаз у медведя. Для этого я должен был сначала гвоздиком проделать отверстие на месте, где полагается быть глазу, затем пропустить через это отверстие пилку, снова вставить ее в лобзик и только после этого пилить дальше. И так каждый раз. Фанеру требовалось одной рукой хорошо прижимать к столу, а работать только лобзиком — как бы ни хотелось действовать иначе. Каждая моя ошибка или отклонение от Лейзеровых указаний — в предположении, что сойдет и так, — заканчивались лопнувшей пилкой или «сползанием» с прорисованной линии, а порой даже полностью испорченной заготовкой.
— Портач!.. Неумеха!.. Халтурщик! — сразу слышал я от своего учителя. Лейзер одновременно и отчитывал, и наставлял меня:
— Это ведь все равно что на скрипке играть. Заедешь смычком не в ту сторону, так сразу фальшивый тон слышно, скрип… — и в ту же секунду Лейзер задирал левую руку, изогнутую так, будто он держал скрипку. Откинув голову к левому плечу и водя в воздухе правой рукой с воображаемым смычком, стекольщик пропевал тонким голоском: «Сердце, тебе не хочется покоя. Сердце, как хорошо на свете жить…»
Оставаясь стоять с поднятыми руками, похожий на свою выпиленную из фанеры птичку, которая слегка колебалась под потолком на тоненьких ниточках, Лейзер в задумчивости раскачивался на носках вместе с ней…
— Да… Если бы я умел играть на скрипке, я бы каждую ночь забирался на чердак и играл звездам…
Так прошло пол-лета. Я уже навыпиливал разных деталей и собирался собрать из них полочку для ванной с круглым зеркальцем посередине. Лейзер на примусе растопил в кастрюльке кусочки столярного клея, похожего на шоколад, но вонявшего так, что я едва выдерживал.
Лейзер посмеивался:
— А что ты думаешь, у каждого ремесла свои запахи, и не всегда они пахнут, как одеколон «Кармен»…
Еще при первом визите к Лейзеру я заметил, что на низеньком столике, задвинутом в темный угол, стоит, как бы спрятанное от постороннего взгляда, что-то накрытое старым женским платком. Хозяин никогда мне это не показывал, а сам я не решался подойти и приподнять платок, даже когда оставался на чердаке один. Но в тот день, когда Лейзер собирался помочь мне собрать мою первую «важную работу», как он это называл, я спросил его о том, что стоит на низеньком столике, задвинутом в угол. То ли «важная работа» придала мне смелости, то ли просто любопытство выпрыгнуло из меня и потянулось своими длинными лапками в темный уголок, чтобы забраться под платок.
Лейзер посмотрел мне в глаза, затем повернулся, подошел к столику и переставил его поближе к окну.
— Ты первый, кому я это показываю, — сказал он, — хотя оно еще не закончено…
И Лейзер стащил платок.
Свет из окошка упал на прекрасный дворец, окруженный высокими стенами. С четырех сторон в этих стенах были прорезаны широкие ворота, а над ними возвышались полукруглые сторожевые башенки с узкими оконцами-бойницами. Просторная площадь перед дворцом была выложена кусочками цветного стекла, которые блестели на свету, как драгоценные камни. В самом центре дворца располагался фонтан, очень похожий на фонтан в нашем городском саду, только вместо большой рыбины, изо рта которой извергалась вода, Лейзер установил менору из переплетенной медной проволоки. Сам дворец, к которому вели со всех сторон лестницы, держался на пятнадцати точеных колоннах. Они поддерживали плоскую крышу с куполом посередине… Трудно было поверить, что всю эту красоту Лейзер выпилил и вырезал из дерева.
Он еще раз напомнил мне,
