Пламя мгновенно поглотило её улыбку.
— Она… счастлива, Владимир Сергеевич, — осторожно заметил телохранитель.
— Счастье — слабость.
Двое детей делают её уязвимой. Найди мне Россо. Он приедет сюда. Один.
Сицилия. Утро.
Алиса стояла на террасе, укачивая Дёму. Где-то в доме Марко ворчал на сломанную полку.
Покой. Тишина. Новая жизнь, такая хрупкая и невозможная.
— Посылка с севера! — крикнул он из прихожей.
Она обернулась. У калитки стоял Владимир Дьяков. В чёрном пальто, несмотря на жару. За ним — двое в чёрном.
Отец оглядел дочь с головы до ног. Его взгляд задержался на ребёнке в её руках.
— Так ради этого ты предала свою кровь?
Алиса инстинктивно прикрыла ребёнка рукой.
— Я стала Россо. И скоро у нас будет второй ребёнок.
Лицо отца дрогнуло. Он сел на каменную скамью, будто внезапно стал старше.
— Ты… снова беременна?
— Да.
Марко вышел из дома, остановился рядом. Его взгляд был спокойным, но в каждом мускуле читалась готовность.
— Вы пришли забрать её? — спросил он.
Дьяков посмотрел на него.
— Я пришёл понять, почему моя дочь стала чужой.
Цикады в винограднике стрекотали, как счётчики времени. Алиса села напротив.
— Я не стала чужой. Я стала собой. Впервые.
Дьяков смотрел на неё — не как на дочь, а как на человека. Сильного. Независимого.
Потом — на ребёнка, который тянул к нему ручки.
— Ты назвала его Дёма… Совпадение или намёк?
— Просто красивое имя. Как и всё в этой семье.
Дьяков встал. Повернулся к машине. Уже у дверцы задержался:
— Твоя мать… она будет рада внукам.
Машина унеслась в пыль. Алиса опустилась на ступени, прижав Дёму к животу.
Марко сел рядом, обнял.
— Ты справилась.
— Мы справились.
И под жарким сицилийским солнцем прошлое отступило.
Прошло несколько недель.
Солнце жарило сильнее, виноград наливался, но в воздухе повисло напряжение. Будто что-то ещё не завершилось.
Алиса часто вспоминала: как стоял отец, как старался быть жёстким, но в его глазах… было слишком много боли.
Это был не финал. Только пауза.
Письмо пришло без предупреждения.
Плотный лист, выцветшие чернила. Почерк — резкий, знакомый до боли.
“Если ты читаешь это — значит, я смог.
Я не прощаю, но учусь понимать.
Ты стала чужой мне, но, возможно, я был чужим тебе раньше.
Когда родится ребёнок — пришли фото.
Без сюсюканья. Просто… докажи, что ты счастлива.
Отец.”
Алиса сидела у камина. Пальцы дрожали. Марко молча достал фотоаппарат.
Он снял:
• Алису, спящую с Дёмой на груди;
• Её — в саду, с рукой на животе;
• Себя — с улыбающимся малышом.
Фотографии отправили с доверенным человеком. Ответа не последовало.
Поздний вечер. Ветер с моря.
Алиса лепила вареники. Семейная традиция.
Марко рассказывал Дёме сказку, укачивая его на коленях.
Глухой стук в ворота.
Марко открыл — и замер.
Владимир Дьяков. Один.
Без охраны. В руке — маленькая коробочка.
— Крестильный набор? — усмехнулся Марко.
— Первый зуб. Мама хранила мои. Теперь… я принёс её.
Он вошёл. Сел. Молчал. Наблюдал.
Алиса не выдержала:
— Тебе не обязательно принимать нас.
Но не приходи с войной.
Он поднял глаза.
— Я пришёл… попробовать быть дедом.
Позже, вечером.
— Здесь удивительно тихо, — заметил он. — Будто мафии не существует.
— Для меня её больше нет, — сказала Алиса. — Я выбираю семью, а не страх.
Ночью, на кухне, состоялся разговор без масок. Марко налил граппу.
— Если с ней что-то случится — похороню тебя в Этне, — сказал Дьяков.
— Вы не первый, кто это говорит. Но, возможно, первый, кому я доверю свою жизнь.
Дьяков кивнул. Без пафоса. Без позы.
Наутро он ушёл.
На подоконнике — записка:
“Ты действительно счастлива.
И только дурак станет мешать своей дочери быть человеком.
Но если этот идиот тебя предаст — помни: я всё ещё волк.
С любовью.
Отец.”
Глава 17. Рождение и жажда
Пять месяцев пролетели, как один мягкий выдох.
Дом на склоне холма стал настоящим убежищем. Утренние завтраки на террасе, смех Дёмы, плеск воды в старом каменном тазу, где он учился умываться «по-взрослому». Алиса ходила босиком, подол платья ловил ветер, а волосы пахли солнцем и молоком.
Сначала они боялись. Каждого шороха, каждой машины у поворота. Но с каждым днём страх отступал. Не исчез — просто прятался в тенях, пока на передний план вышли повседневные радости.
Марко возился с новой теплицей, матерился на кирпичи, потому что те «не ложились по уровню», а потом тайком подкармливал Дёму клубникой прямо из земли. Вечерами они лежали на пледе в саду и считали звёзды. Тишина между ними больше не казалась опасной — она стала домом.
Были и тревожные моменты. Один незнакомый звонок, след от шин у калитки, незнакомка на рынке с цепким взглядом. Но ничего не происходило. Только слова:
— Это не было «оно», — шептал Марко, сжимая Алисе руку. — Просто ветер с севера.
Алиса кивала. И верила. Или притворялась, что верит.
С Дёмой стало легче. Он начал ходить, уверенно хватался за ногу Марко, пытался говорить. Его первым настоящим словом стало:
— Дина.
Имя ещё нерождённой сестры. Он слышал, как Марко шептал его по ночам, положив ухо к животу Алисы. И запомнил.
Алиса не удивилась. Просто улыбнулась и поняла: это имя уже живёт внутри них.
Срок подходил к концу. Марко стал суетиться: проверял аптечку каждые два дня, учил дыхательные практики по видео, перекладывал пакеты в роддом по десять раз.
— Это моя миссия — паниковать, — признавался он.
— Тогда не мешай мне рожать, командир, — улыбалась Алиса.
Они не успели подготовиться.
Родильная палата была тёплой, залитой мягким светом, но Алисе казалось, что стены сдвигаются, сжимая её грудную клетку. Пот, боль, крики — всё слилось в какофонию, из которой выделялось только одно: жар внутри.
— Последний толчок, Алиса. Ты справишься, — голос акушерки звучал, как издалека.
И она закричала.
Крик стал прорывом.
Хриплый младенческий плач прорезал пространство.
— Девочка! — выдохнула врач. — Здоровая, хорошая!
Алиса улыбнулась сквозь слёзы. Она не чувствовала тела. Только жар. Только странное пульсирующее гудение в груди. Перед глазами — образ Дёмы. Теперь он — старший брат.
Алиса — мать. Защитница.
И тут…
запах.
Металл. Сладость. Жар.
Кровь.
Взгляд метнулся к медсестре — тонкая
