свитер-то королевский! – еще больше смутившись, засмеялась Леля. Все это гадание было, конечно, несерьезной забавой, но все равно волновало и тревожило, и, представляя себе интерес каких-то неизвестных королей, Леля чувствовала, как что-то легонько сжимается у нее в солнечном сплетении, как накануне контрольной или экзамена по музыке.
– Полянская, к вам пришли, – заглянула в палату медсестра.
– Ну вот и мой король, похоже, пожаловал, – собирая карты, улыбнулась Тамара Александровна. – Пойду проведаю, как там у него дела.
– Пойдем тоже посмотрим, может, кому передачи принесли, – предложила Светка. – Приемные же часы.
7
В холодном вестибюле стоял гул голосов. Посетители по большей части оставались в верхней одежде, сняв разве что шапки, а больные набрасывали шали и платки поверх халатов и спортивных костюмов. Одна молодая хрупкая женщина сидела на коленях у пришедшего навестить ее мужчины, он кутал ее в полы своей дубленки, а она болтала ногами в теплых рейтузах и вязаных носках. К пожилому мужчине пришла дочь с маленькой девочкой, очевидно внучкой. Наверное, заскочила за ней в садик по пути с работы, иначе в больницу никак не успеть. Муж Тамары Александровны оказался высоким и статным мужчиной в сером пальто с каракулевым воротником и в высокой каракулевой шапке. В таких обычно стояли на трибуне над Мавзолеем члены ЦК партии в телевизоре. Полянским не хватило свободных стульев, и они отошли подальше от дверей. Тамара Александровна встала, привалившись плечом к стене, и принялась что-то рассказывать мужу, поправляя его шарф, а он, чуть склонившись, заботливо смотрел ей в глаза, кивал и время от времени гладил ее плечо.
– Кому-то надо передачу отнести? – обращаясь ко всем сразу, звонким голосом спросила Светка.
Несколько фигур зашевелились: «Мне, пожалуйста, передайте вот тут, в сумке, в пульмонологию, вторая палата! Только сумку можно потом назад принести?» – «А мне из лора позовите, из третьей, Вострякова!»
Порядки в больнице были строгие, как и полагается. Вечером, с четырех до половины седьмого, то есть между тихим часом и ужином, родственники могли навещать больных. В большом вестибюле, сразу у главного входа, вдоль стен стояли ряды свинченных между собой фанерных кресел с откидными сиденьями, как в кинотеатре. Больные выходили к посетителям сами, хотя от поминутно хлопавшей входной двери сильно тянуло холодом. А вот пройти в палату к лежачему больному было непросто. Пропускали только близких родственников, по одному и при условии, что у них есть белый медицинский халат и сменная обувь, а женщинам полагалась еще и обязательная косынка на голову. Обувь и косынка были делом нехитрым, но взять белый халат было решительно негде – в магазинах они не продавались. Оставалось искать знакомых врачей и просить ненужный халат у них. Или искать таких знакомых, у которых уже был в семье тяжелобольной и они как-то проблему халата решили. Если ни тот, ни другой вариант не получался, халат можно было позаимствовать прямо в гардеробе больницы, но их там было всего два или три, а посетителей много. И порой, просидев в очереди за халатом до конца приемных часов, родственники просто оставляли передачи, так и не увидевшись с теми, кого пришли навестить. Хотя «просто оставить» передачи тоже было нельзя. Их нужно было с кем-то передать.
Леле сразу нашлось поручение, и лучшего занятия она и представить себе не могла: это же так здорово, когда можно помочь! Ее пропускали в любое отделение, в любую палату, потому что она несла передачу или важное сообщение, что к такому-то пришли. Прямо дипломатическая миссия.
Вернувшись с очередного «задания», Леля вдруг увидела в вестибюле свою маму. В черном пальто с белым норковым воротником и в черной каракулевой шапочке с такой же норковой отделкой, она стояла, заметная, яркая, с раскрасневшимися от мороза щеками, и озиралась по сторонам, пытаясь понять, как быть дальше и как вызвать сюда Лелю. Увидев дочь, мама изумленно расставила руки в стороны:
– О! А как это ты сама сюда выскочила?
Леля подбежала к ней, поцеловала в щеку:
– Привет! Ну, у нас здесь миссия.
– Какая еще миссия? А это что на тебе? – мама указала на мужской свитер с полосками на груди.
– А это мне один парень одолжил, пока мне теплые вещи не принесут.
– Что за парень?
– Лежит тоже в нашем отделении.
Леля хотела рассказать маме все-превсе, что с ней здесь происходило за эти сутки, но маму в первую очередь интересовало ее здоровье и пункция.
– Тебе сделали эту ужасную процедуру?
– Сделали. Мам, вот ты знаешь, где находятся гайморовы пазухи?
– Ну как где? Вот здесь, – чувствуя подвох, с нажимом ответила мама, показывая место рядом с носом.
– Вот и я так думала! А они находятся в самом центре головы! Как косточки в яблоке – в самой середине! И вот представь, туда, в голову, засовывают сначала длиннющую проволоку, а потом толстую иголку с вот такенным огромным шприцом! И там, внутри, в голове, у тебя что-то хрустит. А потом…
– Ужас какой! Это больно?
– Да не больно, не в этом дело! Замораживают сначала. Но это жутко, мам!
– Бедный ребенок!
Лелина мама была человеком эмоциональным, поэтому все чувства сразу же отражались на ее лице, и сейчас его исказила гримаса неподдельного ужаса и сострадания.
– Ну, такое лечение, доченька, ничего не поделаешь.
Но Лелина мама была человеком собранным и дисциплинированным, поэтому, выразив ужас, она перешла к следующему пункту:
– Скажи, как вас здесь кормят?
Мама принесла теплую водолазку, которую можно было носить под халат, и любимый Лелин спортивный костюм с белыми полосками на вороте и манжетах. Не «Адидас», конечно, но все равно клевый. А из лакомств принесла рулет с маком, который испекла бабушка. Приемные часы подходили к концу, и посетителей в вестибюле становилось все меньше.
– Лелечка, лечись, доченька, слушайся врачей и не носись по больнице, – наказала на прощание мама.
Когда дверь за ней закрылась, Леля в задумчивости постояла еще немного и уже собралась идти к себе в палату, как вдруг за руку ее тронула полная немолодая женщина лет пятидесяти в синем пальто с цигейковым воротником и в сером пуховом платке:
– Девушка, а мне в кардиологию можете передать?
Она только что вошла, разминувшись в дверях с Лелиной мамой и впустив в вестибюль новую порцию морозного воздуха. У женщины был крупный вздернутый нос, отчего ее лицо казалось задорным, но светлые, словно выцветшие, голубые глаза под набрякшими веками смотрели печально и тревожно. Из-под платка выбились светлые пряди, а над верхней губой блестели мелкие капельки пота. До конца приемных часов оставалось всего несколько
