Самолет над Европой. 12 апреля
Мы летим в небе над Европой. Говорят, это самая лучшаятрасса в мире.
Лететь над Европой из Москвы куда-нибудь в Париж илиАмстердам — это значит быть постоянно под контролем сразу несколькихавиадиспетчеров, которые внимательно наблюдают за движением лайнера, передаваяего буквально «из рук в руки». Собственно, диспетчеры есть везде, ноевропейские трассы особенные.
Во-первых, они перегружены так, что из иллюминатора всегдаможно увидеть пролетающие навстречу или параллельно с вами самолеты, аво-вторых, здесь сидят лучшие специалисты в мире. Такого класса авиадиспетчеры,возможно, есть только в США. Но столь проверенных трасс точно нет нигде в мире.Стоит лишь представить себе, сколько под крылом вашего самолета надежных иблагоустроенных аэропортов, и можно спокойно спать в своем кресле. Полет надЕвропой всегда удовольствие, почти гарантированная безопасность, если, конечно,самолет можно считать гарантированно безопасным средством передвижения.
Где-то я читал, что риск погибнуть в авиационной катастрофепримерно равен одной двадцатипятитысячной. Шанс почти нереальный. Но есливспомнить, сколько людей ежегодно гибнет в авиакатастрофах, то как-то сразузабываешь об этих шансах. Впрочем, мне все равно не умереть в самолете. У менямало шансов вернуться обратно в Москву живым и невредимым. Вернее, шансов почтинет. Один на сто или на тысячу. Я не знаю, как считать. Я ведь идеальнаямишень. То есть такая круглая бумажка с указанием разрядов, которую повесилиперед глазами стрелков, чтобы они попали точно в десятку. Стрелки имеютнеограниченное количество патронов и возможность стрелять столько, сколько имнужно. А я обязан терпеливо дожидаться, когда в меня попадут. Точно в десятку.Может быть, в сердце. Или в голову. Это уже не так важно. Единственное, на чтоя не имею права, так это уклоняться от их преследования. Я не имею права никудаисчезать.
Более того, я обязан сделать все, чтобы быть у них постояннопод прицелом.
Только не считайте меня сумасшедшим. Я сознательно сделалсвой выбор. И вполне понимаю, на что именно я иду. Впрочем, на сегодняшний деньу меня все равно нет иного выбора.
Я нахожусь в салоне бизнес-класса. Мой широкомордыйпреследователь сидит в другом салоне. Но я не сомневаюсь, что среди моихспутников есть его напарник. Все спят, но один наверняка делает вид, что спит.Впрочем, я, возможно, излишне подозрителен. Куда я могу сбежать из самолета,который только через несколько часов приземлится в Амстердаме? Выпрыгнуть спарашютом? Или заставить пилотов посадить самолет где-нибудь в Германии? Всеэто хорошо для фантастического боевика. В жизни все скучнее и проще. И гораздоопаснее.
Впрочем, какая мне разница, чем моя история не похожа нанадуманные романы. Любой профессионал скажет вам, чем и как отличаетсянастоящая жизнь от захватывающих приключений супергероев. Да прежде всего своеймонотонностью, своей обыденностью. Самые великие разведчики — это те, о которыхмы так ничего и не узнали. Самые выдающиеся контрразведчики — это люди,незаметно и хорошо делавшие свою работу. Когда преступника арестовывают сострельбой и погоней, это означает только одно — следователь не умеет работать,а сотрудники уголовного розыска откровенные профаны. К сожалению, это неотносится ко мне.
Моя жизнь в течение нескольких ближайших дней или недель,смотря по тому, сколько я смогу продержаться, не обещает быть ни монотонной, ниобыденной.
Мне кажется, я примерно знаю, кто именно напарникШирокомордого. Это неприятный типчик, сидящий в углу салона. У него короткие,будто нарисованные усики и несколько азиатский тип лица. Возможно, он калмыкили татарин. Скорее всего его родовые корни на Северном Кавказе. Он удивительнобыстро открывает глаза, когда рядом с ним появляется стюардесса. Не спит,имитирует сон.
