минуя пустынное холодное побережье, все остальные пассажиры расслабляются и начинают лениво болтать в тепле кабины. Но моя жена Елена выбирается наружу, чтобы встать у лодочника за спиной. Она никогда раньше не видела Венеции; у нее был только Санкт-Петербург – русская Северная Венеция, – чтобы вообразить ее.
11
И вот, пока баркас обговаривает условия оркестровки своего длительного прохода по нотной записи широкой серо-голубой воды, в Елене живут, кажется, только ее глаза – как будто она перископ, а все остальные чувства – глубоко под водой. Она медленно поворачивает голову, впитывая на ветру несомые водою музыкальные отзвуки лагуны – извилистое rallentando Мурано, лодки, разбросанные, как ноты, по узким линейкам каналов, – и не двигается, только лишь нагибает голову под аккордами городских мостов, пока мы не выныриваем в бухте св. Марка из канала Рио-ди-Сан-Лоренцо.
12
Мы поженились на рождественские праздники, через день после того, как купили кольца в магазине «Хаттон Гарден». У нас был свадебный завтрак с двумя моими братьями, сестрой, канадским продюсером и его женою, завтрак, который мне стоил столько же, как вечеринка на день рождения в Москве два года спустя, куда будет приглашено сорок пять человек. Наш медовый месяц – это одна ночь в роскошном лондонском отеле, после чего в девять часов я должен был отправляться на монтаж фильма. С фильмом, думаю, дела шли настолько хорошо, насколько у меня вообще это все могло тогда получиться; две сюжетные линии были запущены одна вдоль другой; Восток и Запад… Катя, прекрасная Катя родилась три месяца спустя… И я подумал, когда голова моей дочери наконец поднялась из воды, как голова морского котика или крота, насколько же смело со стороны Елены было бросить вызов Западу и в какой поразительный новый мир родилась наша маленькая Катя.
13
И вот мы бродим по склону холма, а затем поднимаемся вверх посреди багрянника, цветущей айвы, ракитника, диких гладиолусов и маков. И на вершине стоит венецианская статуя нубийца, а под нею ступенчатая дорожка, охраняемая кипарисами и шиповником. Катя медленно идет по ней вниз. И затем останавливается у самого подножия: «Я правда сегодня не хотела приезжать, – говорит она со значением, – но я рада, что приехала. Мне кажется, здесь прекрасно». И затем она радостно добавляет со всей весомостью своего семилетнего опыта: «Что только доказывает, что жизнь всегда платит добром тому, кто ищет приключений».
14
Они обменивают свою интенсивность и теплоту, и дружбу и чувство опасности на мои… что? Товары? Нет, не товары, хотя многое из того, что я привожу, растворяется по небольшим сетям знакомств и влияний, которые каждый сплел за годы жизни, так чтобы однажды получить врача для ребенка или билет в театр или узнать первым о партии отличной ткани в магазине одежды на Арбате. Но нет, то, что я привожу им, – вещь куда более ценная, чем все это: я привожу им свое любопытство, свою странность. Я принимаю как само собой разумеющееся те вещи, о которых они только начинают мечтать. И в то же время я для них нечто вроде сцены, на которой они учатся разыгрывать себя, проецировать себя, лучше себя понимать.
15
Ирония. Верил ли я в Бога? Ну нет, не совсем (а что еще, по вашему мнению, мог бы ответить на это англичанин?). Чувствовал ли я себя ближе к этому Не-совсем-Богу в Советском Союзе? Да. Но Бог был не совсем такой, как тот Западный Бог, которого я знал, с Его порядком и расписаниями, с Его точной разблюдовкой наград и наказаний, с его опрятной домашней утварью. Русский Бог был древнее и рассеянней в пространстве, куда меньше вмешивался Он в людские дела; Его как будто совсем не интересовала земля… Вечность, где Он пребывал в центральной части иконостаса? – была куда важнее. Рождество – начало очистительного предприятия Его Сына – не имело такого уж большого значения. Значение имела Пасха, прокладывание Им пути домой.
16
«Да», – он сказал. И тем не менее кое-что происходило: нечто внутреннее, нечто глубоко частное. И оно все еще было… отдельным миром. Просто это надо искать не в тех местах, где вы привыкли искать это на Западе. Многое оттуда было уничтожено. Так что нужно учиться искать это там, где оно сумело выжить: в головах и сердцах русских людей, в их отношении к Богу, в том, чем они считают свою страну, друг друга и свою историю. Потому что если этого не делать, то никогда не поймешь, что здесь происходило в последние двести пятьдесят лет: почему мы смогли произвести на свет Пушкина и Толстого, Гоголя и Достоевского, Мандельштама, Шостаковича – даже Ленина.
17
Русские могут казаться белыми, но какая разница? Это совершенно не похоже ни на что известное нам в Европе. Это Китай. Это луна. Это Византия. Это четырнадцатый век… Это страна мифов и знаков, контузий, ступора; а затем внезапного необъяснимого мятежа.
18
Колокольчики и обриеты лезут при первой возможности сквозь стены из всех щелей. Ступени этих террасированных комнат по контуру обсажены лавандой и розмарином, но вот на одном конце террасы прямо над ними установлена прекрасная увитая глициниями беседка со столом, стульями и плотным задником стеной из сочно-зеленой гортензии. А рядом – строгая каменная лестница, ведущая в розарий, и в еще одну беседку, оплетенную виноградом, что поворачивает по склону холма, словно живое боа. Все это создает общее впечатление сдержанного буйства в английском вкусе, которое буквально роится вдоль строго классических линий и порядка.
19
…когда они построили место, исполненное гипнотического символизма и абстракции. Все здание некогда наполнял свет из позднее исчезнувших огромных окон, и оно искрилось миллионами кусочков золотой мозаики, переливающейся как шелк и украшенной орнаментальной абстракцией. Его необычный плывущий купол когда-то был на 20 футов ниже, и изогнутая линия потолка шла более непрерывно и создавала более смелый эффект. Церковное убранство – решетки, кафедра, епископский орлец – были украшены листами чистого серебра. А трон императора стоял в окружении тонких мраморных панелей, которые отражали свет тысяч свечей и ламп: неудивительно, что этот храм корабли использовали в качестве маяка. Согласно легенде, он был центром вселенной, а также той точкой, где человеческое и божественное встречались в теле императора.
