что читаете? А? Конкретно?
– «Банзая» прошли, – ответила Леночка, макая правую ногу в кетчуп. Куриную, конечно, не свою.
– Какого ещё «Банзая»?! – ужаснулась мама Тася.
– Ну, этого, эколога из МЧС. Дроздова этого зеленого. «Я убью тебя, лодочник». Который кроликов коллекционировал.
– Господи! – перекрестилась теща.
– Дедушку Мазая. Мы его Банзаем для ржачки назвали.
– Варварство какое! – сказала мама Тася.
– У него были зайцы, а не кролики, – сказал папа Вася.
– Забей три раза, – зевнула Леночка, макая в кетчуп сразу две куриные ноги. – Зайцы, кролики… Кстати, вы мне обещали кролика купить. Вислоухого. А сами…
– Щас! – возмутился папа Вася. – Попугая с тебя хватит.
Попугай у Штукиных – большой, белый, по кличке Бен Ладен. Говорящий. Правда, говорит всего одно слово. Извините – «насрать». По любому поводу. Это его ещё покойный дедушка научил. Бен Ладен один раз прихватил Васю за палец. Довольно сильно, когда тот клетку чистил. И Вася за это дал ему в глаз. Буквально. Честно: я единственный раз в жизни видел белого попугая с синим бланшем, орущего на весь дом: «Насрать!» Впечатляющее зрелище. С тех пор они не дружат.
Леночка сделала вид, что обиделась.
– Ну, прошли вы этого «Банзая»… то есть «Мазая» – дальше что будете проходить? – не унимался папа Вася.
– Нам задали этого… как его… – Леночка вознесла свои аквамариновые глаза к люстре. – Блин! Забыла…
– Вот! – уличил Леночку папа. – Вот так мы учимся! Смотри, дядя Вова, как они учатся!..
– Автор-то хоть кто? – спросила теща. – Лермонтов? Пушкин?
– Нет. Длинный какой-то. Забыла.
– Грибоедов?
– Нет, этого нарика мы в следующем году будем проходить.
– Что такое «нарик»? – не понял я.
– Наркоман.
– А почему Грибоедов наркоман?
– Ну, по типу грибы ест.
– Кошмар!
Это опять теща.
– Как же эта книжка называется? – мучилась Леночка. – То ли «Карлик»… То ли… Не помню. Дайте человеку поесть спокойно.
– Может, «Мужичок с ноготок»? – встрял я.
– Это который лес воровал? «В лесу раздавался кларнет тракториста»? Нет. Этого пигмея-дровосека мы уже прошли… А может, и не «Карлик». Может, «Каратышка». Не помню я!
Все перестали есть и молча посмотрели на чавкающую от обеих куриц Леночку.
– Не чавкай, – сказал папа. И добавил подозрительно: – Что-то не помню я никаких карликов в русской литературе. Он что, маленького роста?
– Типа того.
Все ещё немного помолчали под Леночкино уютно-равномерное чавканье.
– По-моему, – сказала Серафима Сергеевна, – Мцыри был маленького роста.
– «И слаб и гибок, как тростник», – процитировал я единственное, что помнил.
– Не-а. Этого джигита-неудачника мы уже тоже прошли. Мне не понравилось. Банзай и то лучше.
– Почему не понравилось? – спросила мама Тася.
– Да ну… Убежал. По лесу шлялся, как бомж. Кису ни за что замочил. Чем ему киса-то помешала?
– Не киса, а леопард, – поправила бабушка. – Кажется…
– Барс, – поправил я бабушку.
– А что, барс – не киса? – возразила Леночка.
Все ещё помолчали. Барс – киса. Всё верно. Что тут возразишь?
– Салат тоже ешь, а то запрёт, – сказал папа Вася.
– Не бэ, не запрет. И вообще, все там, в этой литературе, как-то по-кривому. Банзай права кроликов защищает, а этот бомж-романтик бедных кисок мочит. Нелогично. И вообще, вы мне обещали кису купить, а сами…
– Получишь все пятерки в году, хомячка тебе купим, – сказал папа. – Или черепаху.
Леночка глубоко вздохнула. У неё в году получались все тройки и одна четвёрка – по физкультуре.
– А «Незнайка» в школьную программу не входит? – спросила мама. – Он вроде – коротышка?
– Хорошо бы – входил, – улыбнулась Леночка. – Он прикольный. Нет, Незнайка не входит.
Мы все глубоко вздохнули. Что же это за карлик такой?
– Слушай, Ленок, ну, что-нибудь ещё ты про этого карлика помнишь? – продолжил расследование папа.
– Нам литерючка отрывок зачитывала. Помню, он всё время замуж просился.
– Кто?
– Карлик.
– Так он – это… она, что ли?
– Почему?
– Замуж тети выходят, – слегка покраснев, пояснила теща. – А дяди – женятся.
– Я в курсе, – делово ответила Леночка. – Может, это и она была. Я не помню. Я в это время с Федькой Злюкиным под партой щипалась: кто кого перещипает на десять рублей.
– О Господи!
Это опять теща.
– Кто же кого перещипал? – иронично спросил папа.
– Я, – решительно ответила Леночка. – Я знаю, за что надо мальчиков щипать.
Все испуганно переглянулись, но промолчали.
– Она все, помню, говорила… – продолжала Леночка.
– Кто это – «говорила»?
– Карлик. Полурослик этот. Она говорила: «Я в школу не пойду, я хочу замуж».
Пауза.
– Знаешь что, – решительно сказал папа Вася, – тащи сюда этого карлика. Коротышку этого, полурослика. Гермафродита-недоучку. Мутанта-трансвестита… Тащи. У тебя книга-то есть?
– Есть.
– Вот и тащи.
Леночка, не торопясь, догрызла левую куриную ногу, вытерла щеки, нос, локти и уши салфеткой и пошла в детскую. Через полминуты она пришла обратно с книгой. Книгу перехватила Серафима Сергеевна. Она торжественно надела очки и громко прочитала:
– Денис Иванович Фонвизин. «Недоросль».
– М-да, – сказал папа Вася. – Вот тебе и «Не хочу учиться, а хочу жениться».
Все внимательно смотрели в свои тарелки.
У меня в голове вертелось что-то на манер садистских стишков: «Маленький карлик замуж хотел…»
Дальше стишок не сочинялся. Квартальный финансовый отчет – тоже.
Педагогические поэмы
Человек, как известно, – кузнец своих развлечений. Чтобы развлечься, можно, конечно, отправиться в гости к пираньям в Амазонскую сельву. Можно носиться за редким антиквариатом. Можно стоически заняться уринотерапией. Каждый развлекается как может. Кто-то разводит бультерьеров (этих задумчивых гибридов свиньи с акулой), кто-то – наоборот, изощряется в боди-арте. Всё это очень хорошо и похвально. Но я хочу сказать всего лишь одну умную вещь: не всегда, чтобы развлечься, нужно за триста вёрст киселя хлебать. Развлечения – повсюду, даже в нашем трагическом быту и нудной, как реклама, работе.
Хочу поделиться своим опытом. Моя работа в сущности очень скучная – проверять штабеля школьных сочинений, исправлять ошибки, выставлять суровые оценки. Иногда это так надоедает – хоть топись, как Муму. Но случается…
Я научился во всём находить радость.
Бывает, прочтёшь первые несколько фраз очередного абитуриентского опуса – и счастье, как на Гавайи слетал.
Вот, например, вчера. Пришёл домой с работы. Пожевал холодных макарон (есть в этой пище что-то неуловимо суицидальное; если я когда-нибудь покончу с собой, то перед этим обязательно поем вчерашних макарон). Посмотрел в окно (пришла на ум фраза: «Хмырь хмурится на хмарь»). Сел за стол. На столе – как орудия пытки, разложены сочинения. Да, думаю, жизнь не заладилась.
Но вот я открыл первое сочинение – и лучик счастья, маленький солнечный зайчик радости запрыгал по камере моей загубленной жизни. Передаю всё, как есть:
«Соченение
В
