сионизма[50].
Кроме академических занятий и изучения иудаизма, я нередко участвую в межконфессиональных встречах, сначала с христианами, а затем и с мусульманами. Благодаря научному опыту в области истории евреев мне удается подходить к иудаизму критически или, по крайней мере, объективно, что позволяет устанавливать контакт со сторонниками других религий, а также с агностиками и атеистами. Причем речь идет не только об официально организованных встречах. Среди моих самых дорогих впечатлений личные беседы о сходствах и различиях религиозных верований и традиций. Часто за нашим семейным субботним столом вели беседу люди совершенно разных убеждений и взглядов на мир.
Вспоминаются разные связанные с практикой иудаизма эпизоды, обычно из моих профессиональных путешествий. Однажды в крошечном гостиничном номере в Японии, приготовив все необходимое для празднования Шаббата, я почувствовал особую радость: ведь в радиусе тысячи миль, вероятно, не было никого, кто соблюдал бы субботу. Вспоминаю, как вкушал заказанные специально для меня кошерные блюда на приемах во французском МИДе и во дворце Кадриорг, резиденции президента Эстонии. Но, пожалуй, самое ценное воспоминание о том, как нееврей отнесся к моему иудейству, связано с палестинским университетом на Западном берегу реки Иордан. После моей лекции по истории науки ко мне подошел студент и с удивлением признался, что никогда не видел еврея в кипе и без оружия.
Иногда мне говорят, что я смотрю на мир через «иудейские очки». Я с радостью соглашаюсь: ведь иудеем надо быть не только и не столько в синагоге, сколько вне ее. Хочу привести лишь один пример. Накануне праздника Рош Хашана в 2000 году, несмотря на очень напряженную обстановку на оккупированных палестинских территориях, генерал Ариэль Шарон в сопровождении тысячи полицейских и солдат зашел на Храмовую гору (Хар хабаит или Аль-Харам а-Шариф) в Иерусалиме. Этим он, как полагают, умышленно спровоцировал восстание, вторую интифаду, в ходе которой погибли и пострадали множество людей. Мне сразу вспомнился псалом, который торжественно читают в Рош Хашана: «Кто может взойти на гору Господню? Кто взойдет на святое место Его? Тот, у кого чистые руки и чистое сердце; кто не отдает души своей лжи и не клянется обманом»[51]. Мне Шарон кажется полной противоположностью того, о ком говорится в псалме, что и неудивительно: ведь Шарон был воспитан в духе воинственного сионизма, а не моральных императивов иудаизма.
Иудейство, осознание того, кто я есть, не только не ограничивает мой горизонт, но и позволяет мне оставаться открытым миру. Я верен ценностям своего детства, в частности тем, что приобрел в Клубе интернациональной дружбы во Дворце пионеров. Но сегодня эта открытость иная. В Советском Союзе, еще не приобщившись к своему духовному наследию, я уже считал себя человеком мира. Я по-прежнему считаю себя таковым, но это ощущение сегодня уходит корнями в иудейскую традицию. Здесь есть некая параллель с моим многоязычием: мне хорошо даются другие языки благодаря глубоким корням в русском языке, заложенным в начальной школе в Ленинграде. Мне кажется, что я человек еврейского происхождения, иудейской практики, русской и европейской культуры и, конечно, повторяя выражение Джорджа Баланчина, «петербургской национальности».
Вот уже почти полвека я стараюсь жить по заветам Торы. Мне по-прежнему дороги мои первые впечатления об иудаизме, полученные в окружении раввина Хаусмана в 1970-х годах, когда, в соответствии с иудейскими моральными принципами, мы участвовали в кампаниях за социальную и расовую справедливость. И, конечно, я стараюсь следовать мудрому совету псалмопевца: «Какой человек любит жизнь, желает продлить ее, насладиться счастьем? Удерживай язык твой от зла и уста твои от лживых слов; удерживайся от зла и делай добро; ищи мира и стремись к нему»[52].
Единомыслие поневоле: пятьдесят лет спустя[53]
Пятьдесят лет назад я покинул Советский Союз по одной единственной причине: стремление к свободе. Мне претило единомыслие, которое поддерживалось запретом иностранных изданий и глушением западных радиостанций. Послушные, колебавшиеся вместе с линией партии СМИ, меня отталкивали и смешили. Страх перед властями (даже когда они уже были куда более «вегетарианскими», чем в сталинские времена) ограничивал откровенное обсуждение политики «кухней», другими словами – узким кругом доверенных друзей.
Я оставил позади свой родной город (Ленинград, ныне Санкт-Петербург), своих друзей, брата, могилы родителей, бабушек и дедушек. Подавать заявление на эмиграцию означало идти на риск, потому что в этом случае вы почти всегда теряли работу, немало друзей и даже родственников, не имея, впрочем, гарантии, что выездную визу вообще дадут. Мне повезло. Не прошло и нескольких месяцев, как меня лишили советского гражданства и разрешили купить билет на поезд в один конец до Вены. Мечта о свободе сбылась. Хотя мне разрешили вывезти из СССР всего лишь 140 долларов, первое, что я купил в Вене, был экземпляр «Интернэшнл геральд трибюн».
В ноябре 1973 года я начал работу в Монреальском университете, который с тех пор стал моим профессиональным домом. Помимо преподавания и научных исследований, я с интересом стал следить за политическими дебатами о войне во Вьетнаме, о роли ЦРУ в свержении правительства Альенде в Чили и о последствиях Октябрьской войны на Ближнем Востоке. Бушевали дебаты о заигрываниях Америки с Китаем и, конечно, об отношениях с моей родиной. Одни восхваляли разрядку Брежнева – Никсона, другие опасались ее подводных камней.
Больше всего меня поразило в газетах и на телевидении разнообразие мнений. Письма в редакцию предлагали широкий спектр точек зрения, ряд из них не только представляли собой критику политики Запада, но и предлагали альтернативы. Прошло совсем немного времени, и я начал высказывать свое мнение, сначала в письмах редактору, а затем в статьях. Меня радовала возможность участвовать в свободных политических дебатах, вносить в них свой вклад гражданина и ученого. Ведь общество создало мне условия для того, чтобы я мог делиться с ним результатами своих исследований и наблюдений.
Сегодня, когда речь заходит о некоторых важных вопросах международной политики, свобода обсуждения существенно ограничена.
Одним из таких вопросов является Израиль. Требуется немалая смелость, чтобы свободно критиковать его, не опасаясь быть обвиненным в антисемитизме. В начале 1970-х годов южноафриканец по происхождению Абба Эбан, чье красноречие в качестве представителя Израиля в ООН, а позже министра иностранных дел вошло в легенду, разработал долгосрочную стратегию. Ее целью было предотвращение критики в адрес своей страны путем обвинения таких критиков в антисемитизме. Его усилия продолжают приносить плоды: обвинения Израиля в апартеиде по отношению к палестинцам и даже бойкот израильских продуктов в супермаркетах официально запрещены во многих западных странах как проявления антисемитизма.
