край рубашки и стягиваю её через голову.
Как он замирает, затаив дыхание, — как будто впервые в жизни видит меня обнажённой, как будто не видел ничего подобного прежде, — это сбивает меня с толку. Внутри, где-то глубоко в груди, распускается что-то тёплое.
По какой-то причине этот взгляд заставляет меня нервничать. Несмотря на всё, что между нами было, на всё, что мы делали друг с другом, его способ смотреть на меня заставляет краснеть. Это нелепо.
И тогда, разрывая эту долгую, пронзительную тишину, он протягивает мне руку, всё ещё в брюках, и помогает забраться в купель.
Вода, сначала слишком горячая для моей кожи, остывает одним мысленным движением.
Я чувствую, как магия дёргает меня, словно предупреждая: хватит. Не смей заходить дальше.
Устраиваюсь поудобнее, позволяя воде скрыть меня по грудь, поджимаю колени, освобождая место, и только тогда замечаю, что он не продолжает раздеваться. Он разворачивается и опускается на одно колено, подбирая что-то с пола.
— Ты не идёшь?
— Сейчас, — отвечает он и, наклонившись к купели, смачивает в воде чистую ткань.
Одна его рука, широкая, крепкая, осторожно берёт меня за подбородок, другая, с той же осторожностью, начинает стирать с моего лица запёкшуюся кровь.
Я чувствую тепло его пальцев, резкий контраст с прохладным ночным воздухом, струящимся в окна.
Затаиваю дыхание, позволяя ему делать своё дело — таким сосредоточенным, таким бережным…
— Это всегда так? — вдруг спрашиваю я.
Голос у меня дрожит.
— Что именно? — Он не отрывает глаз от того, что делает.
— Война, — отвечаю. — Это было… немыслимо. Столько смертей, столько бессмысленного разрушения. Я уже сбилась со счёта, сколько человек убила.
Кириан на мгновение замирает и смотрит мне в глаза.
— Всегда плохо, но сегодня было хуже, — признаёт он. — Я не стану говорить, что однажды ты привыкнешь, потому что всем сердцем надеюсь, что этого не случится.
— А ты привык? — спрашиваю я, хоть и думаю, что знаю ответ. — Ты привык к войне?
Он медленно качает головой, и его пальцы снова скользят по моим щекам, подбородку, шее…
— Должно быть, сражаться за Леонов было настоящим адом, — осмеливаюсь сказать я.
— Так и было, хотя не всегда. Мы говорили с Волками, убеждали их. Некоторые битвы заканчивались, даже не начавшись по-настоящему, а другим так и не суждено было состояться.
— Думаю, я бы так не смогла, — шепчу я, и тот взгляд, которым он на меня смотрит — полный боли, сочувствия — вынуждает меня добавить: — Это не упрёк. Я просто думаю, что ты силён… но это сложная сила.
— Ты тоже сильная, Одетт. — Он берёт меня за подбородок, его пальцы тёплые, крепкие. — И ты справишься с этим.
Я накрываю его руку своей и осторожно опускаю её вниз.
— Все эти годы, играя роль предателя… это должно было быть невыносимо. Война сегодня была ужасна, и я сражалась против злодеев. Что значило для тебя столько времени притворяться, что ты воюешь против хороших?
— В войне нет хороших и плохих. Есть только жертвы и убийцы.
Я молча обдумываю этот ответ, взвешиваю его на языке, пытаюсь переварить.
— Значит, мы убийцы, пока живы?
Он кивает, серьёзный.
— Нужно просто делать так, чтобы добра оставалось больше, чем мёртвых. Когда я убиваю офицера Леонов, я говорю себе, что его смерть спасёт многие жизни: тех солдат, которых он больше не сможет отправить на убой, тех Волков, которых он больше не сможет казнить.
Я сглатываю, а он снова берёт моё лицо в ладони с такой мягкостью, что это обволакивает меня, согревает, как укрытие.
— А когда ты убиваешь солдат? — спрашиваю я. В голове всплывают сцены с полей, залитых кровью Леонов, тела, падающие на землю по моей воле, без лиц, без имён… Столько смертей, и всё так легко. — А когда эти солдаты — невинные?
— Когда я убиваю невинных, я снова взвешиваю жизнь на весах. Если погибну я, погибнут многие Волки: все те, кого я больше не смогу защитить, все, кого Леоны будут пытать, если Эреа останется в их власти… Моя жизнь — не только моя. Она принадлежит и тем, кого я защищаю. И когда я убиваю невинного, чтобы защитить её, я защищаю и их жизни.
Его пальцы легко касаются моей щеки, подбородка.
Он не говорит больше ничего. Он даёт этим словам осесть во мне, проникнуть глубже.
— Сегодня я немного… потеряла контроль.
— Немного, — соглашается он, и я удивляюсь, заметив лёгкую усмешку в его голосе. — Кстати… думаю, Нирида не позволит тебе назначать кого-то капитаном. Мне кажется, после случившегося мало кто осмелится тебя возразить, но она…
Я отстраняюсь, глядя на него в ужасе.
— Ты даже не испугался?
Кириан молчит, и я вижу, как его губы трогает глупая, опасная улыбка.
— Я пытаюсь придумать, какой ответ на то, что я чувствую, увидев тебя такой, не напугает тебя ещё сильнее.
— Кириан, — произношу я твёрдо.
И он немного хмуреется. Но не отступает. Он снова берёт меня за подбородок двумя пальцами, заставляет поднять голову и чуть поворачивает лицо, проводя влажной тканью по моей левой виске.
— Я должен сказать тебе кое-что, что тебе не понравится.
— Говори, — прошу я, не колеблясь.
Кириан откладывает ткань в сторону.
— Соргинак боятся, что ты потеряешь контроль.
— Я знаю, — признаюсь.
— И после сегодняшнего, вероятно, бояться начнут и другие.
— Это логично. — Я сглатываю.
— Камилла упомянула связь бихоц.
Я резко вдыхаю.
— Я знаю, чего хочет Камилла. Но эта связь… в ней есть магия. Очень сильная магия, которую я до конца не понимаю. Она связывает людей на уровне, выходящем за рамки разумного. Это не только договор между двумя, но и клятва перед богами, перед самой Мари. Сила такой магии мне неподвластна, и я знаю, что они многое от нас скрывают. Как узнать, какие будут последствия?
Кириан какое-то время молча наблюдает за мной.
— Тогда скажи им, что ты это сделала. Что ты заключила эту связь со мной, — предлагает он. — Мы соврём.
— Нет. Мы не можем. — Я качаю головой. — Я не знала, что такое бихоц, но я почувствовала что-то между Камиллой и Илханом с первого взгляда. Если я могу это ощутить, значит, и они тоже. Они сразу поймут, что между нами этого нет.
— Тогда давай сделаем это.
— Последствия…
— Разберёмся вместе, — быстро перебивает он меня. — Мне не нравится, что тебя считают дезориентированной, что тебя боятся. Люди, которые боятся, часто становятся опасными. И, конечно, мне не нравится, что сила может причинить тебе вред.
Сердце колотится так быстро, что я боюсь, как бы он сам не услышал его
