был удивительно разговорчив и хвастлив в рассказе о роли своего корабля в победе, и Коллингвуд, похоже, купился на это.
Отчет Коллингвуда о шторме был намеренно сдержан в некоторых ключевых моментах. Затем Адмиралтейство сделало депеши еще менее откровенными, скрыв некоторые признания Коллингвуда перед тем, как они были опубликованы 6 ноября. В письме, которое Коллингвуд адресовал секретарю Адмиралтейства Уильяму Марсдену 24 октября, он писал: "Я испытываю самые серьезные опасения за несколько кораблей моей эскадры: «Белайл» — единственный, у которого полностью потеряны мачты, но и «Виктори», «Ройал-Суверен», «Темерер» и «Тоннант» тоже находятся в очень плохом состоянии". Это было опущено, чтобы не поощрять врага и не беспокоить родственников людей, находившихся на этих кораблях. По оперативным соображениям они не опубликовали замечание Коллингвуда о том, что "я не могу выяснить, какова была цель противника, но если «Буцентавр» после шторма окажется на плаву, я постараюсь это сделать".
В следующей депеше от 28 октября Коллингвуд информировал Адмиралтейство о том, что он потерял свои призы: "Я сомневаюсь, что смогу привести хоть один корабль из них в порт". Он объяснил, что
если бы я поставил на якорь такие суда, у которых были хорошие якорные канаты, то они (имея на борту всю свою команду), несомненно, перерубили бы их и направились в порт в штормовую погоду; а там было 10 линейных кораблей и пять фрегатов, готовых прийти им на помощь в хорошую погоду — так что я надеюсь, что их светлости одобрят то, что я (имея в виду только уничтожение вражеского флота) счел мерой крайней необходимости.
Это также было скрыто, чтобы не умалять значение победы. Но это подчеркивает два ключевых момента в рассуждениях Коллингвуда. Первый заключался в том, что уничтожение вражеского флота было абсолютным приоритетом — точка зрения, которую разделил бы Нельсон. Второй заключался в том, что, по понятным причинам, Коллингвуд переоценил стойкость противника. Они никогда не выделяли и не могли выделить десять линейных кораблей для вылазки, а после 24 октября Эсканьо было бы трудно отправить хотя бы один.
Очевидно, что Коллингвуд корил себя из-за своего провала с постановкой на якорь и охраной призов и последовавшего за этим побега пятерых, и именно в этом многие впоследствии обвиняли его. Учитывая направление ветра, захваченные корабли могли перерубить канаты и направиться в Кадис только с позиций к югу от города. Те, которые перерубили или оборвали канаты позже (когда они были к северо-западу от Кадиса), оказались не в порту, а на пляже близ Санлукара. Сомнительно, нужно ли было уничтожать эти трофеи. Коллингвуд мог бы снять вражеские экипажи и посмотреть, выдержат ли корабли шторм, стоя на якоре, вместо того, чтобы затопить или сжечь их. Но он, несомненно, был напуган плохой погодой и вылазкой противника. В защиту Коллингвуда можно сказать, что Генри Бейнтан всегда скептически относился к перспективе возможности спасения находившихся на его попечении кораблей.
Как выяснилось, некоторые командиры — умышленно или нет — проигнорировали распоряжение об уничтожении призов. В своем письме от 28 октября Коллингвуд признался первому лорду, что шторм 24-25 октября "полностью разогнал корабли и разбросал призы во всех направлениях". С тех пор, писал Коллингвуд, он "собирал и уничтожал их там, где они стояли на якоре на побережье между Кадисом и в шести лигах к западу от Санлукара, в связи с отсутствием надежды спасти хоть одного, чтобы доставить в порт". Он ожидал, что, если погода останется умеренной, эта работа завершится к следующему дню. Он не знал, что в этот самый день «Тандерер» лейтенанта Джона Стокхэма привел «Сан-Хуан» в Гибралтар, пробившись сквозь сильнейший шторм. К 4 ноября, когда он написал последнюю депешу, Коллингвуд знал, что «Багама», «Сан-Ильдефонсо» и «Свифтсюр» были спасены, но он все еще понятия не имел, что «Сан-Хуан-Непомусено» уже отбуксирован в Гибралтар. Эти два письма были доставлены Блэквудом в Лондон 6 ноября после того, как Коллингвуд перенес свой флаг на «Куин».
Отчет Коллингвуда был не единственным отчетом о сражении, который получило Адмиралтейство. 4 ноября Кодрингтон написал лорду Гарлису, члену коллегии, сообщая ему, что он думает о том, что произошло после сражения. Он жаловался на отсутствие связи и управления, на то, что корабли, переполненные пленными и ранеными, слишком долго держались вдали от Гибралтара. Его письмо начиналось так: "Поскольку наш адмирал не прибыл, мы ничего не знаем о пункте назначения; но, как я и опасался, обнаружилось, что мы все делаем в какой-то бессмысленной манере, которая не повысит престиж нашей победы". Это вылилось в серию жалоб.
Также из-за отсутствия присутствия нашего адмирала и единодушия в наших действиях экипажи начинают оскорблять друг друга. Мы все беспокоимся из-за того, что наши бедные жены, услышав о случившемся, не знают, живы мы или мертвы... Бедный Моррис, как мне кажется, очень возбужден своими страхами о состоянии жены в этих печальных обстоятельствах... Лорд Коллингвуд, безусловно, действовал самым лучшим образом из возможных, и, насколько это возможно, храбрейший человек из когда-либо ступавших на борт корабля. Я также могу поверить, что он по-своему очень хороший человек, но у него нет ни капли достоинства, которым должен обладать адмирал, и, кажется, он теряет все великолепие командования из-за своего внимания к мелочам. Что он сейчас делает, одному богу известно... В любом случае, поскольку здесь больше нет лорда Нельсона, с которым я мог бы служить, я хотел бы вернуться домой как можно скорее.
Никогда, пока я жив, я не перестану сожалеть о его потере. Он подал сигнал готовиться к постановке на якоря; и если бы адмирал Коллингвуд отреагировал на этот намек, мы могли бы теперь получить почти все наши призы, и новость к этому времени стала бы достоянием общественности в Вене и в армии Бонапарта, где она произвела бы сенсацию, выгодную австрийскому делу.
Кодрингтон вернулся в Гибралтар без приказа, "прежде чем лихорадка, начавшаяся среди испанцев, успела распространиться". Он беспокоился о заполненных пленными «Левиафане» и «Аяксе», которые все еще находились около Кадиса.
В день, когда он писал, 4 ноября, разыгрывался заключительный акт драмы. Адмирал Дюмануар в конце сражения направил свои четыре корабля на юг, к Гибралтарскому проливу. Но при наступлении сумерек ему показалось, что он увидел приближавшиеся корабли адмирала Луиса, и он передумал и направился на север, надеясь добраться до Рошфора. Его четыре корабля с трудом пережили шторм, а поврежденный в бою «Формидабль» был вынужден выбросить за борт с квартердека двенадцать орудий. Он был в плачевном состоянии,
