заботой, какой-то затаенной материнской тревогой. И мне все время казалось, что оно пришло из Донбасса, из соседней землянки, что притулилась к отцовскому домику. И еще мне думалось, что эта женщина знала меня мальчишкой-сиротой, знала и хоронила мою маму, и вот вылилась ее печаль на страницы письма. Мать — она всегда мать, всегда и для всех...
Вот уже более сорока лет живет на свете «Повесть о суровом друге». В последние годы пришли к ней на помощь две сестры, две новые повести — «Червонные сабли» и «Судьба Илюши Барабанова». Подсказанная самой жизнью, родилась трилогия о революции, охватившая грозные события 1914—1923 годов.
Я искренне радуюсь тому, что книги трилогии работают и сражаются. И самым большим счастьем для меня являются письма читателей. Их много, и все они разные: авиа- и заказные, сложенные треугольником, словно весточки с фронта, с цветами и птичками, нарисованные детской рукой, с надписями прямо на конверте: «Лети с приветом, вернись с ответом». Сколько в этих письмах доброты и любознательности, неподдельного интереса и жизненной активности! Сколько за этими трогательными и тревожными строками людских характеров!
Большинство писем от молодежи, от школьников. Но вот почтальон принес увесистый пакет. На большой фотографии — бравый подполковник в чеченской форме, с газырями и кинжалом, с шашкой и в лихо заломленной серой папахе. Лицо молодое — по всему видно, что фотография времени последней войны. Так и оказалось потом: Алексей Луговой, комиссар одного из кавалерийских соединений генерала Доватора.
Письма, подобные письму Лугового, при мне постоянно — они в сердце:
«В повести Л. Жарикова «Червонные сабли» показана правда о нас, юных буденновцах. Лично моя жизнь отражена, как в зеркале. Ведь я с 16‑летнего возраста служил в бригаде Курышки. А с марта 1920 года в Первой Конной, в кавдивизии Городовикова, в 3‑й кавбригаде, 24 кавполка: Все красноармейцы и командиры звали меня Ленька-трубач. Да, я был трубачом и до сих пор люблю кавалерийские сигналы, особенно «зорю», ее играют три или четыре трубы, мелодия необыкновенная, а «седловка», «галоп», «тревога», «карьер» — скачи, лети стрелой:
Да, огненные годы... И я рад, что жил в те геройские дни. Горжусь, что мое поколение не забыто. Спасибо другу юности нашей!»
Нельзя без волнения читать письмо учительницы из Ташкента Эммы Амановой, приславшей отзыв на повесть «Судьба Илюши Барабанова»:
«...Илюшка, такой родной, близкий, такой знакомый, как будто был в отлучке и вернулся к нам, долгожданный. Спасибо вам за эту встречу! Я всегда чувствовала, что он есть, что он будет у нас всех, ждала, когда он придет. Он нужен нам, этот простой, добрый и смелый, много переживший с детства, сердцем понявший, с кем он, за что борется, в ногу идущий с революцией, не уступивший врагу своего маленького личного знамени — красного галстука».
Никогда не думал, что у меня будет в жизни столько преданных друзей. Переписка с читателями часто переходит в личную дружбу, которая длится годами.
Как желанные ласточки прилетали письма с далекой Кубы от поэта Самуэля Кальдевилья, сотрудника знаменитой радиостанции «Радио-Ребельде», первой возвестившей о победе Свободы. Самуэль Кальдевилья перевел «Повесть о суровом друге» на язык драматургии, и повесть читали по радио отдельными сценами.
Всегда с волнением ожидаю писем из Приморья, от далекого друга, отца троих детей, рядового шофера с мышлением государственного деятеля Анатолия Игнатьева.
Директор средней школы № 3 г. Ясиноватая Островерхов регулярно присылает мне, почетному пионеру, весточки о работе дружины. Они собрали сотни тонн металлолома, построили пионерский проходческий комбайн, и я сам сопровождал эту машину в шахту имени Гагарина, в глубокий забой — бурить недра.
Из Артемовска Ворошиловградской области много лет пишут мне «бригантинцы», члены клуба книголюбов, которым руководит замечательный педагог и воспитатель Лидия Петровна Божко.
В далекий и прекрасный город Алма-Ату, в «Аксай» шлю свои книги — скромные подарки воспитанникам интерната и их воспитательнице Валентине Елисеевне Трофимовой. Много радости приносят мне письма из родного Донецка, от семьи Величко. Пишут друзья-бологовцы, встречи с которыми для меня большой праздник. А юного друга Таню Головину, московскую школьницу, так и зову — Таня Верное Сердце».
Письма — откровения души и обмен добротой. Читая переписку М. Горького, к радости своей нашел подтверждение своим мыслям о том, что письма читателей — великое сокровище для каждого писателя. Алексей Максимович называет письма читателей документами эпохи!
Закончу свои невольные воспоминания письмом шахтера Печерского угольного бассейна Василия Дмитриевича Кузьмина:
«Я дочитал последнюю страницу книги писателя Л. Жарикова «Повесть о суровом друге». С чувством глубокого волнения за судьбу юных героев и остался со своими раздумьями среди знойной донецкой степи.
Суровый друг Васька ушел в вечность, а его нежный товарищ и друг Ленька, получив от Василия эстафету, ушел в жизнь.
Не знаю, стоит ли памятник на могиле Васьки, но прохожий всегда отдает дань уважения юному герою — земной поклон.
Не знаю, встретимся ли мы снова с Ленькой? Может быть, он дожил до юбилея Великого Октября? Может, даже прошел в этот праздник на демонстрации в колонне ветеранов по седой брусчатке Красной Пресни, либо в другом каком месте...
Не знаем. Это осталось в думах автора...
Да, труд писателя имеет нечто общее с шахтерским трудом. Чем глубже пласт угля, тем выше его качество. Так же и у писателя: чем глубже вникает он в жизнь, тем правдивее его произведение. Высококалорийный «уголек» Жарикова согревает сердце читателя. От каждой строчки веет теплом и правдой...»
Сердечным теплом веет и от письма читателя, моего побратима, шахтера из далекого Печорского бассейна. Мне радостно оттого, что в музыке моего Донбасса он услышал что-то свое, родное, и это значит, что мы люди одной судьбы.
Отчий дом... Для меня он не только в землянке, сооруженной из досок и самана руками отца. Это весь донецкий светлый край мой с дальними степными курганами, с глубокими балками, заросшими по весне розовыми цветами шипшины. Это суровые с виду и нежные душой люди, мои земляки, шахтеры и металлурги. Я живу жизнью и славой моего героического края, чувствую его дыхание. И моя любовь возвращается ко мне новым и новым зарядом сил и вдохновения...
...Лишь перед вечером мы с Сергеем Смирновым вернулись в мой отчий дом, который бережно хранила от забвения ласковая старушка Матрена Николаевна, родная сестра моего отца. Ее муж, шахтер, давно умер. Старший сын Петр погиб под Ленинградом в первые дни войны, он был летчиком-штурмовиком.
