Койка, на которой располагался Маяковский, находилась на нижней палубе – под дансингом, где по ночам пассажиры танцевали.
Назад в Европу
Маяковский возвращался на родину. Потом он написал (в «Я сам»):
««Вокруг» не вышло. Во-первых, обокрали в Париже, во-вторых, после полгода езды пулей бросился в СССР. Даже в Сан-Франциско (звали с лекцией) не поехал…
Роман дописал в уме, а на бумагу не перевёл, потому что: пока дописывалось, проникся ненавистью к выдуманному и стал от себя требовать, чтобы на фамилии, чтоб на факте».
Теперь его снова качали волны Атлантического океана. В «Моём открытии Америки» об этом сказано:
«Мы в открытом обратном океане. Сутки не было ни качки, ни вина. Американские территориальные воды, ещё текущие под сухим законом. Через сутки появилось и то и другое. Люди полегли».
Чем кроме лежания занимался поэт в течение более чем недельного плавания?
Он обдумывал очерки об этом путешествии.
«Моё открытие Америки»:
«Цель моих очерков – заставить в предчувствии далёкой борьбы изучать слабые и сильные стороны Америки».
Не случайно все произведения, сочинённые Маяковским за океаном, по словам Бенгта Янгфельдта, «сильно идеологизированы». Но при этом в двух (лучших!) стихотворениях американского цикла («Бруклинский мост» и «Бродвей») поэт, по словам того же Янгфельдта…
«…не может сдержать ребяческого энтузиазма, который вызывает у него американское техническое чудо и бурлящий мегаполис».
Александр Михайлов:
«Маяковский допускал хвастливые публицистические выпады: «Я стремился за 7000 вёрст вперёд, а попал на 7 лет назад» или «Посылаю к чертям свинячим все доллары всех держав. Мне бы кончить жизнь в штанах, в которых начал, ничего за век свой не стяжав»».
Впрочем, Александр Михайлов предлагает на эти «выпады» смотреть снисходительно:
«…поймём и простим Маяковскому некоторые пропагандистские «переборы», ведь за своей спиной он ощущал народ, который восемь лет назад совершил революцию».
С этим призывом согласиться трудно. Потому что, во-первых, революцию в октябре 1917 года совершал всё-таки не весь «народ», а всего лишь одна партия, у которой были на это немецкие деньги. А во-вторых… Ещё в стихотворении «Кемп «Нит гедайге»», как бы оправдывая своё «непролетарское» восхищение Бруклинским мостом, поэт сказал:
«
Нами /
через пропасть /
прямо к коммунизму перекинут мост, /
длинною – /
во сто лет. Что ж, /
с мостища этого /
глядим с презрением вниз мы? Кверху нос задрали? /
загордились? /
Нет. Мы /
ничьей башки /
мостами не морочим…»
Есть в американском цикле стихотворение, про которое Янгфельдт сказал:
«Свойственная Маяковскому двойственность, противоречивое отношение к своему творчеству и отечеству с полной силой прорываются в стихотворении «Домой», над которым он начал работать, возвращаясь на корабле из Нью-Йорка».
В этом стихотворении тема пролетарского пути и пути своего, личного, поэтического была продолжена:
«
Пролетарии /
приходят к коммунизму /
низом – низом шахт, /
серпов /
и вил, – я ж /
с небес поэзии /
бросаюсь в коммунизм, потому что /
нет мне /
без него любви… Вот лежу, /
уехавший за воды, ленью /
еле двигаю /
моей машины части. Я себя /
советским чувствую / заводом, вырабатывающим счастье. Не хочу, /
чтоб меня, как цветочек с полян, рвали /
после служебных тягот. Я хочу, /
чтоб в дебатах /
потел Госплан, мне давая /
задания на год».
То есть Маяковский высказывал пожелание, чтобы поэзия была приравнена к важнейшим государственным делам.
Но в стихотворении есть и такие строки:
«
Я хочу, /
чтоб к штыку /
прировняли перо. С чугуном чтоб /
и с выделкой стали о работе стихов /
от Политбюро чтоб делал /
доклады Сталин».
В записной книжке сохранился другой вариант последней строки:
«Перед съездом докладывал Сталин».
Бенгт Янгфельдт:
«То, что в качестве докладчика был выбран Сталин, объясняется не особой симпатией к преемнику Ленина, а рифмой «стали – Сталин»; по литературным вопросам Сталин, как известно, редко высказывался».
