Колючая поржавелая проволока. Штыки английских солдат. Плен…
Он, как в бреду, воспринимал происходящее. Всех доставленных англичане построили, произвели беглый обыск. Затем стали поодиночке пропускать во внутреннюю зону, записывая имя, чин и место прежней службы. Переводил английскому капитану низенький еврей, с польским акцентом. Он туда-сюда водил пугливо вытаращенными глазами, всем видом показывая оккупантам старание и серьезное отношение к делу.
Называя себя, Павел встретился взглядом с английским капитаном, – и тот, вежливо-суровый, высокомерный, – отвел глаза. Значит, все же осознавал, что на его английский мундир ляжет пятно позора!
Красновы, всем кланом, стояли вчетвером в начале внутренней зоны. Заметив Шаганова, Николай Краснов-младший, как всегда, в безупречно сидящей на нем форме донского офицера-артиллериста, призывно махнул рукой. Павел подошел, пожал руку. Петр Николаевич, слегка сгорбившись, опираясь на трость с набалдашником, ровным голосом говорил сумрачному полковнику:
– Нет оснований для паники. Обычная процедура. Положено проверить. Не забывайте, что мы воевали в армии противника. На конференции все вопросы разрешатся. Держитесь, мой друг, уверенней!
Последовала команда англичан: занять для размещения бараки. Отдельный был отведен только для тех, кто служил в штабе Походного атамана. Бесцельно и тревожно волновалось людское море, – невольники группами, в парадной форме, бродили по лагерю, укрывались от солнца в тени барачных стен. Тем временем к их будущему жилищу быстренько подкатывали джипики. Солдаты выгружали на землю ящики с тушенкой, сгущенным молоком, бисквитами, минеральной водой в бутылках.
Шаганова разыскал посыльной и срочно вызвал к Соломахину. Начальник штаба попросил Павла присоединиться к порученцам, помочь провести перепись всех, кто находится в лагере. Щека генерала непроизвольно подергивалась…
Хватились Доманова. Походный атаман бесследно исчез, хотя его автомобиль под конвоем мотоциклетчиков въехал сюда одним из первых. Павел обходил с писарем бараки. Многие называли себя нехотя, занижали звания, безо всякого стеснения сдергивая с плеч погоны. Взбудоражились эмигранты. Собираясь в отдельные кружки, что-то горячо обсуждали. Все разрешилось просто, когда к Павлу, – он не поверил глазам! – подбежал взъерошенный, бледный, как мел, Василий Лучников, держа в руке измятый лист бумаги с каким-то текстом и карандаш.
– Павел! Измена! Как хорошо, что разыскал тебя. Мы обращаемся к командующему англичан Александеру. Мы, эмигранты первой волны, не подлежим выдаче Советам. Согласно конвенции, политэмигранты имеют юридическую защиту. Англия ее подписала. Вот наше обращение! Поставь подпись.
– Погоди. Как ты здесь оказался? – полюбопытствовал Павел. – Ты ведь служил в Цветле.
– Прибыл в Стан с резервным полком. И вот очутился за колючей проволокой! Разве думали мы о таком…
– А где погоны? – заметил Павел щетинку ниток на плече его кителя. – Избавился?
– Так точно. И тебе, дорогой, советую. Выживать надо! Ну, что же ты?
– Обойдетесь и без меня… Все мы здесь – офицеры. Воевали за общее дело. Одни клятвы давали.
Василь встормошил остатки своих мокрых от пота волос, тылом ладони отер выпуклый глянцевеющий лоб. Обозлился:
– Ты умерь пафос! Какое тут братство? Мы, эмигранты, страдаем по вине подсоветских, которых требует Сталин. Да, для него они – изменники. Ради бога, – забирай. Но мы-то – за-щи-ще-ны конвенцией! На нас распространяется международное право.
– У меня одно право: оставаться казаком.
– Подписывать отказываешься?
– Сгинь! И больше не подходи! – леденея от гнева, бросил Павел и обошел остолбеневшего бывшего приятеля.
По результатам переписи оказалось: в лагере – одна тысяча семьсот офицеров, среди них – донские генералы Петр Краснов, Семен Краснов, Васильев, Головко, Фетисов, Силкин, кубанский генералитет – Шкуро, Соломахин, Тихоцкий, Есаулов, Тарасенко и другие представители высшего командования Казачьего Стана…
8
Сгущалась над долиной Драу ночь.
Темной тревогой полнились души казачьих офицеров.
Павел, ища уединения, ушел на край лагеря, за бараки. С ближней вышки ударил в глаза луч прожектора, на мгновенье ослепив. И тут же погас. Но взгляд успел четко зафиксировать бетонные столбы и прямые строчки колючей проволоки…
А между тем ничего необычного вокруг будто и не было. После зноя яснел горный воздух, неся с прохладой смутные запахи цветущих кустарников и луговых трав. В сиреневых потемках долины, совсем рядом мерцал огнями старинный Шпитталь, скрадывая небо черной изломистой каймой остроконечных кровель и башенок. В подгорном лесу, в устоявшемся безмолвии, обрывались чуткие трели птиц, а грохот торопливых поездов слышался отдаленней и дольше. Мрачные откосы гор подступали к лагерю с обеих сторон, – точно угластые паруса стыли в неподвижности. И все эти голые скалы, – близкие и несокрушимые – как манили сейчас спасительной волей!
Павел затравленно ходил вдоль тройной ограды, тревожа охранников и заставляя их освещать прилегающую зону. Немцы строили лагерь для врагов, а угодили – казачьи офицеры, те, кто воевал под знаменами вермахта. Смутными призраками, коря себя за доверчивость, бродили они в одиночку и группами. Клубком путались всевозможные версии и догадки. Однако большинство мнений сходилось на том, что их, пленных, либо переоденут в английскую форму, привлекая на службу в туземных колониях, либо выдадут Красной Армии. Расстрел здесь, на месте, гораздо предпочтительней застенков и пыток сталинских палачей!
С каждым часом все явственней охватывало Павла предчувствие опасности, неизбежности риска. Он вернулся к бараку, убедившись, что преодолеть колючие ограждения невозможно. Наверняка средний ряд под напряжением. К тому же всю территорию прощупывают не только прожектора вышек, но и фары танкеток. Нет, с голыми руками не выбраться! Что же остается? Он не знал ответа, хитрого и дерзкого решения, и вместе с тем подсознательно искал выход…
Он накурился до головной боли, до тошноты и, выпив целую бутылку минеральной воды, поспешил в барак. В комнате, загроможденной двухъярусными нарами, на которых валялись тюфяки-клоповники, громыхали голоса.
– Нам во что бы то ни стало нужно выиграть время, – твердил рослый полковник, рубя по воздуху рукой и позванивая висевшими на груди орденами. – Мальколм занимается самоуправством! Арестовывать нас нет необходимости. Просто решил, очевидно, постращать.
– Вы ошибаетесь, Михаил Матвеевич! Нас бросят на заклание Сталину, – с вызывающим равнодушием возразил чернявый есаул, ехавший с Павлом в одном грузовике. – Я немного говорю по-английски. И капрал при обыске сказал мне, что всех нас повезут дальше. Не зря ведь грузовики здесь дежурят!
– Значит, необходимо настаивать на своем. Не повиноваться! – загорячился круглоголовый сотник в очках, старший картограф штаба. – Не садиться в машины!
– Во всяком случае, мы, эмигранты, так и должны поступить! – подхватил полковник. – Если отпустили из лагеря Кучука Улагая, черкесского полковника, отпустили по югославскому паспорту, то чем мы хуже?
– Кто сказал об этом? – осведомился Павел.
– К нам заходил Султан-Гирей. Ему не верить нельзя, – холодно бросил неизвестный лобастый подъесаул, раскуривая свою изогнутую трубку в виде змеи.
Надежда обманчиво ворохнулась в груди, и Павел тотчас направился к
