станешь твердым, пока говоришь со своим братом. Это было в кодексе братана, конечно. Прислонившись к стене библиотеки кампуса, я наблюдал, как шевелятся губы Матео, и я не мог вспомнить, о чем, черт возьми, он говорил. Что-то связанное с заменой каких-то тормозов.
Все, о чем мог думать мой разум, было о, блять, Эверли.
Возиться с ней было необходимо; я просто не ожидал, что мне это понравится так сильно. Было что-то в том, как эти глаза лани расширялись всякий раз, когда я что-то ей говорил. Они бы разозлились если узнали, но это было там — похоть, которую я чувствовал. Я имею в виду, что большинство девушек падали передо мной на колени, но эта пошла противоположным путем, и это только улучшило ситуацию.
— Я твердый, — сказал я вслух, давая Матео знать об этом.
— Что за хрень? — он спросил меня, когда отскочил назад.
— Не волнуйся, это не для тебя, Мэтти, — сказал я ему.
Он покачал головой и посмотрел на меня с притворным отвращением.
— С тобой что-то серьезно не так. Вся эта чушь, которую твоя мама сделала, действительно ударила тебе в голову.
Он не ошибся. Все, что натворила эта крутая мама, должно было меня уничтожить.
Я мог бы рассказать ему о тысяче и одном способе, которым Эверли заставила меня напрячься, но это заставило бы его беспокоиться, что я привязываюсь. Такие мужчины, как я, не привязывались. Мы мочим члены, а затем уходим.
Может быть, потому, что моя мать-бездельница все еще была рядом, у меня было больше сердца, чем у этих двоих.
— Как будто ты из тех, кто любит разговаривать, — сказал я ему. — Итак, ты трахнул ее после замены тормозов?
Он снова посмотрел на меня как на дурака, но я не принял это на свой счет. Матео так смотрел на всех.
— Флоре восемьдесят, — сухо сказал он.
— Старая киска — прекрасная киска, — сказал я, не подумав.
Матео покачал головой, а затем ударил меня.
— Это работает только после вина, pendejo. (в пер. исп. — тупица)
Это значит, что он закончил со мной, как только начал ругать меня по-испански.
— Что ты сейчас будешь делать? Преследовать ее? — он спросил меня.
— Нет, у меня первая тренировка в этом году. — Я усмехнулся, затем слегка ударил его по руке. — Ты придешь посмотреть, как я плаваю?
Матео посмотрел на меня и сморщил нос.
— В том состоянии, в котором ты находишься? Я не думаю.
— Такой эгоистичный, — сказал я.
Затем я заложил руки за голову и начал двигать бедрами в направлении Матео.
— Давай, Мэтти, это будет весело.
— Пошел ты, братан. — Он засмеялся и оставил меня там одного.
Когда я пробирался через кампус к водному центру, мой телефон начал звонить. Я собирался отправить это на голосовую почту, поскольку девяносто процентов девушек хотели трахаться, пять — Матео или Каллум. И были еще пять процентов, которые я ненавидел.
— К черту эту жизнь, — выругался я, увидев имя на определителе вызывающего абонента.
Скажите о чертовом дьяволе, и он появится. Матео задолжал мне за это пиво.
— Что? — сказал я в качестве приветствия.
— Это так ты приветствуешь свою мать? — В трубке раздался хриплый голос Тиффани.
— Это намекает на то, как ты поступила по-матерински, Тифф. Насколько я знаю, крэк и метамфетамин не одобрены FDA для беременных женщин.
На другом конце провода повисла тяжелая пауза, и я ожидал, что она начнет с того, что проклянет всю эту чушь о том, что она мать-одиночка, бла-бла-бла.
Нет, я ошибался.
Слёзы.
— Ты думаешь, я не чувствую себя виноватой? Я ненавижу себя каждый день за то, как я обращалась с тобой. Как ты думаешь, почему я назвала тебя Сэинт? Потому что мне нужен был кто-то, кто спас бы меня.
— Сколько тебе нужно, Тифф? — Я рявкнул, раздраженный тем, что она всегда делает себя жертвой.
Как, черт возьми, я должен был спасти ее, когда я был ребенком? Это дерьмо было выше моего понимания. У всех нас были свои грехи, но иногда казалось, что мне было тяжелее всего.
Каллум даже не помнил своих родителей. Он был в системе приюта всю свою жизнь. У Матео были воспоминания о его пьяном отце, но у него все еще были хорошие воспоминания, за которые можно было держаться, прежде чем все пошло прахом, а у меня была сумасшедшая мамаша, которая всегда появлялась, когда ей было удобно.
Я был сумасшедшим ребенком. Спасибо, черт возьми, медсестрам, которые ухаживали за мной и следили за тем, чтобы я был стабильным, иначе меня могло бы даже не быть здесь сегодня.
Мне было три года, когда Тифф взяла себя в руки, по крайней мере, так она сказала, и забрала меня из приемной семьи. Излишне говорить, что я быстро понял, что жить с ней было адом. Я был просто чеком, который она могла обналичить. Прошло совсем немного времени, прежде чем я снова вернулся в приют.
Это дерьмо продолжалось до тех пор, пока старик не принял нас. Я не знаю, как, но он избавил ее от меня, и я никогда не был так благодарен. Однажды социальный работник постучал в его дверь, сказав, что милая старушка Тифф снова взяла себя в руки. Поскольку она была моей биологической мамой, было бы лучше, что я пошел с ней.
Он увидел ужас на моем лице, и единственный вопрос, который он мне задал, был, хочу ли я пойти в дом моей мамы. Мое "нет" не могло быть более поспешным, потому что он сказал мне, что мне больше никогда не придется туда ходить. Я колебался, но со мной больше никогда не связывались.
Я был обязан этому человеку всем. Он дал нам вкус стабильности, спокойствия; и для уличного ребенка это было счастьем.
— Не так много, всего пятьсот, — сказала Тиффани, как будто пятьсот долларов были легкими деньгами для студента колледжа.
— Ты, блядь, издеваешься надо мной? — Я закричал, когда добрался до раздевалки, и мои товарищи по команде повернулись, чтобы посмотреть на меня.
— Давай, Сэинт, у тебя есть этот модный магазин. Ты ведь можешь достать мне эти деньги, не так ли?
Сухой смех слетел с моих губ. Магазин в гараже был каким угодно, только не модным. На самом деле, большинство людей назвали бы это свалкой дерьма. Все, что Тиффани могла видеть, это денежную корову.
— Он не мой, — сказал я ей.
Она не знала, как мы все устроили. Это было не ее дело.
— Я могу дать три сотни, и
