легче. Наперекор опасностям я уцелел, наперекор унижениям вернул себе рыцарское звание. Сам маршал Ихо-де-Леон посвятил меня — это дорогого стоит.
— Неужто Ихо-де-Леон? — ахнул Пабло. — Ты, должно быть, великий воин!
— Были воины сильнее и отважнее меня, — отмахнулся дон Карлос. — Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо — мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие — но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас, кроме него, тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернется к вам спиной и бросит мою перчатку. Кто поймает — тот следующий!»
Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят ее обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.
— Нас было десять, — глухо проговорил рыцарь. — Остался я один. Не знаю ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.
Пабло слушал в глубокой задумчивости.
— Наперекор, стало быть. — Он пожевал соломинку, сплюнул. — Да-а… Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!»[3].
— Истинно так, — кивнул дон Карлос. — Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.
— Попробуй жениться, — подсказал Пабло. — Заведешь семью — угомонишься.
— Ну нет! — сердито обрубил дон Карлос. — Что лихорадка, что любовь — всё недуг. Всё точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви — разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.
— Ты это сейчас наперекор кому?
— Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.
За решеткой раздались тяжелые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В темно-сером проеме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.
— Ну что, протрезвели, удальцы? — беззлобно бросил один из них. — Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.
* * *
Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решеток, на полу — прелой соломы, да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Давил даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!
Впрочем, неудивительно — в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, еще один такой же — на низеньком столике писаря. Слева на стене можно было видеть кандалы, дыбу и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не шли в дело и уже плотно укутались паутиной. Тяжелое, потемневшее не то от времени, не то от копоти резное распятие над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.
Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол, — в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облаченный в черную мантию, от которой сам он казался еще более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд — столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.
— Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного Королевства, — чуть слышно прошелестел старик. — Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».
Разобрать его речь, не обратившись в слух всем существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.
— Суд должен знать имена преступников, — продолжал судья.
— Мы не преступники, ваша честь, — выступил вперед дон Карлос.
— Суд повторяет вопрос. — В голосе старика жизни было не больше, чем в шорохе прошлогодней травы.
— Я кабальеро дон Карлос Диего де Альварадо-и-Вальдес, — представился дворянин. — Мой товарищ — грахеро Пабло Вальехо.
— Преступник называет себя дворянином, — безо всякого выражения бубнил судья.
— Мы не преступники! — твердо повторил дон Карлос. — Вчера мы вдвоем прибыли в город на торг. Вечером мы остановились в таверне «Пять пальцев», где в общем зале подверглись злодейскому нападению махос. Законы рыцарской чести предписывают защищаться с оружием в руках.
— Чтобы задержать вас, альгвазилам пришлось применить силу. — Судья выдержал паузу. — Вас взяли в числе прочих махос. Все преступники понесут заслуженное наказание.
— Мы не махос, — стоял на своем кабальеро. — Кроме того, Пабло Вальехо в драке не замешан и суду не подлежит.
— Желает ли преступник сказать что-либо еще?
— Так точно. Как посвященный в рыцари, я пользуюсь привилегиями дворянства. Деяния мои подсудны суду высшего сословия при дворе короля. Лишь равные и старшие вправе судить меня.
— Преступник упорствует, приписывая себе дворянство. — Старик медленно поднял глаза. — Чем он готов доказать истинность своих слов? Опоясан ли он рыцарским мечом, в порядке ли жалованная грамота?
— Меча при нем не обнаружено, — подал голос стражник из-за спины дона Карлоса. — Резался дагой.
Судья склонил голову набок и одним глазом воззрился на кабальеро — точно бык перед атакой.
— Истинно так, — подтвердил дворянин, не обращая внимания на стражника. — И меч, и грамота хранятся в моем доме.
— Где он находится?
Дон Карлос назвал имение. Судья перелистал бумаги в поисках нужной записи.
— Подсудимый называет своим домом потомственное владение графа де Лейва. — Шелестящий голос старика по-прежнему звучал безжизненно. — Вы состоите в родстве или свойстве?
— Никак нет. Я пользуюсь землей графа за плату.
— С какой целью?
— Земледелие.
— Опоясанный мечом дворянин занимается земледелием. — Судья вздохнул с облегчением. Он уже не задавал вопросов, вместо этого снова уставился на дона Карлоса бычьим взглядом. — Это невозможно. Преступник лжет. Весьма безыскусно.
— Ваша честь! — вступил до сих пор молчавший Вальехо. — Я свидетельствую, что этот человек —
