стер бы с лица земли эти чудовища, им ведь жизнь не в жизнь, если они не топят любимые его чада в потоках крови. Нет бога, тысячу раз нет, зато выродков больше, чем надо».
То, чего оба опасались, наступило слишком скоро. Ганс Шпербер, проделавший поход на Францию и демобилизованный после перемирия, был призван снова. Его направили в Потсдам. Эльфрида тоже переехала туда, поселилась в небольшом отеле и проводила с Гансом каждую его свободную минуту. Это были дни, полные непрестанного страха перед внезапным расставанием, дни горчайшего, бесценного счастья.
Расставание не заставило себя ждать. Первого августа 162-й пехотный полк покинул Потсдам. Пункт назначения был неизвестен. Но поезда шли на восток.
3
— Подлинная дружба, особенно для фронтовика, — это большая неоценимая поддержка, — сказал Франц Ушерт. — В трудные минуты, в минуты опасности, отчаяния, разочарования, ей поистине нет цены. Были потрясающие примеры такой фронтовой дружбы. Люди рисковали собственной жизнью во имя спасения товарища.
Я отнюдь не хочу сказать, что у нас существовало чистое и благородное товарищество. Нет, это далеко не так. Надо признать, что верх брали крупные и мелкие негодяи, доносчики, подхалимы и карьеристы. В те дни, когда все шло более или менее успешно, когда трудности и лишения не сбивали с ног, нас еще объединяло какое-то чувство товарищества. Но стоило столкнуться с серьезными трудностями или даже, как в прошлую зиму, оказаться на грани катастрофы, гибели — и от товарищества ничего не осталось. Озлобленные, отчаявшиеся, сидели мы в своих обледенелых ямах, замерзшие и голодные, как молодые псы, ненавидя все и вся. Точно хищные звери, смотрели мы и рычали друг на друга, и не то чтобы жизнью рисковать ради спасения товарища, но и отдежурить за кого-нибудь никто не пошел бы. Друг друга обворовывали. Солдат из нашего батальона застрелил своего напарника, с которым стоял на часах, чтобы снять с него валенки и самому обуться в них.
В те тяжелые для нас дни, когда, отброшенные русскими, отрезанные от своих, мы оказались одни где-то среди необозримых снежных полей, замерзшие, голодные, под огнем ежедневных атак, а при отступлении под угрозой партизанских действий, да, тогда, правда, случались единичные проявления дружбы, но солдатского товарищества и в помине не было. Мы же с Гансом Шпербером стали друзьями именно в эту страшную зиму.
Сильны в нас устои так называемых чести, долга. Под Ельней мы несли страшные потери, русская артиллерия пробивала в наших рядах такие бреши, как никогда раньше. Оба мы, Ганс и я, лежали в окопе измученные, в полной апатии.
«Не будь Эли, — сказал вдруг Ганс, — я бы уж, конечно, был на том свете. Все это выше моих сил. Сыт по горло всем».
Не себя ради, а во имя Эли он воевал и терпел то, что уже было ему невмоготу. В это мгновение до нас донесся чей-то плач, стоны. Ганс поднял голову. Я осторожно выглянул из окопа. Ганс между тем уже приготовился пойти за раненым, который, очевидно, лежал беззащитный на открытом поле. Может, солдат из нашей группы разведчиков.
«По-моему, это лейтенант Тамм», — сказал я.
Ганс крепче натянул шлем и сунул за пояс две гранаты.
«Неужели пойдешь за этим?.. Неужели ты хочешь?..» — Я не договорил.
Ганс был уже за окопом.
«Ганс!» — позвал я. Но он уже полз по вздыбленной земле. Видите ли, в такие минуты в нас пробуждается, несмотря ни на какие разногласия и даже ненависть, нечто вроде атавистических инстинктов. Кто-то из своих в опасности, беззащитен. И твой долг помочь — так я объясняю себе поведение Ганса.
Артиллерийский обстрел ни на минуту не ослабевал. Из лесу по нас били десятки пулеметов. Я решил, что Ганс погиб. Уже хотел вылезть вслед за ним, просто невыносимо было одному оставаться в этой яме. И тут увидел его над кромкой окопа. Лицо мокрое, с прилипшими комочками земли.
«Осторожно!» — крикнул он и спустил раненого в окоп. Это и в самом деле был лейтенант Тамм. Когда я снял с него шлем, мне показалось, что он мертв, — таким восковым было его лицо. Но раненый дышал. Мы осмотрели его и долго не могли найти ранения.
И действительно, лейтенант Тамм был лишь легко ранен. У него оказалась простреленной навылет ягодица, что, конечно, болезненно, но не смертельно. Многие радовались бы такому ранению, открывавшему путь на родину. Тамм, однако, дальше фронтового лазарета двинуться не пожелал, не прошло и десяти дней, как он вновь появился уже в чине обер-лейтенанта и командира нашей роты.
Следует рассказать, что представлял собой этот обер-лейтенант Тамм, наш ротный. Он считался образцовым офицером, но все знали, что это стопроцентный негодяй. Едва ли еще кто так зверски убивал беззащитных штатских. В гражданке он был начальником штурмовых отрядов. Гитлера боготворил и ни о каких богах рядом с ним и мысли не допускал. Послушать Тамма — так им двигали только идеальные самоотверженные побуждения. На деле же его грабительские подвиги были настолько известны, что он получил кличку Ворон. Он очень любил штампованные выражения, одно из его излюбленных было: «Людей нужно силком тащить к их счастью». Этот принцип он особенно настойчиво применял к молодым девушкам.
Сам он был еще очень молод, около двадцати двух лет. Имел уже Железный крест первой степени и открыто заявлял, что без серебряной к нему пряжки в Германию не вернется. Его не любили и в среде офицеров, но, пожалуй, побаивались: знали о его сильных связях в штабе дивизии. Ничего он не страшился, всегда шел напролом — поистине натура наемника. Больше всего ему нравилось бесконтрольное хозяйничанье в оккупированных областях. Любил он, приняв позу бога войны, мерить взглядом дрожащих от страха жителей. Горе тому, кто по той или иной причине привлекал его внимание. То у него вызывали подозрение мозолистые руки, то, наоборот, холеные. То вдруг взбредет ему в голову, что именно интеллигентное лицо вот этого человека для шпиона типично, то простецкое лицо вон того… С подозреваемыми суд был короткий: он их расстреливал или вешал. И неизменно произносил при этом один из своих штампов: «Только мертвецы неопасны». Мы, солдатня, бог свидетель, Тамма терпеть не могли, хотя некоторые делали вид, что он их кумир. Знаю многих, кто ненавидел его, но никто так страстно, как Ганс Шпербер. «Палач в мундире лейтенанта, — сказал он как-то о Тамме. — И это называется примерный солдат». И еще: «Так зверски действует тот, кто хочет считаться истинным национал-социалистом».
Я решил все это рассказать вам, чтобы у вас создалось правильное представление об
