себе представить, какой властью обладало бы на практике Вышнее Благочиние – этот монстр-невидимка, стоящий вне закона и над законом во главе с идеальным лидером и владеющий абсолютной информацией. И можно понять, почему с такой настороженностью относились к полковнику Пестелю лидеры Северного тайного общества, собиравшиеся в случае военной победы вручить власть группе либеральных, но вполне прагматично и трезво мыслящих государственных мужей.
Великий Петр предопределил агрессивный утопизм российского общественного сознания на столетия вперед. Его формула «Небывалое бывает», появившаяся по конкретному случаю, получила в сознании демиурга-властителя с неограниченной властью абсолютное значение. Его пример оказался заразителен и крайне опасен. Повторим текст эпиграфа – точную мысль Ежи Шацкого: «Есть разница между утопистом и реформатором, то есть человеком, который исправляет существующий мир, вместо того чтобы возводить на его месте новый»[41].
Это фундаментальное различие.
Но есть и более общий вопрос: чем отличается утопический проект, даже содержащий некоторые рациональные черты, от проекта реформаторского? Можно с уверенностью ответить: отличие в степени органичности по отношению к уже существующей и устоявшейся несовершенной реальности.
Е. В. Анисимов, глубокий знаток личности и деяний Петра, писал: «На языке Петра-реформатора привести что-либо „в порядок“ означало крутую ломку старого порядка»[42].
Ф. А. Степун, единственный из всех русских философов, наблюдавших эпоху военного коммунизма, сохранивший объективно-иронический взгляд, оставил важное для нас свидетельство:
«Монументальность, с которой неистовый Ленин в назидание капиталистической Европе и на горе крестьянской России принялся за созидание коммунистического общества, сравнима разве только с Сотворением мира, как оно рассказано в Книге Бытия.
День за днем низвергал он на взбаламученную революцией темную Россию свое библейское: „да будет так“. 〈…〉
Да не будет Бога, да не будет Церкви, да будет коммунизм.
Декреты оглашались один за другим, но коммунизма не получалось.
В ответ на ленинское „да будет так“ жизнь отвечала не библейским „и стало так“, но всероссийским „и так не стало“. Перенесенное в плоскость человеческой воли творчество из ничего не созидало новой жизни, а лишь разрушало старую»[43].
Рассказывая в мемуарах о своих беседах в этот период с Бердяевым, Степун сжато формулирует то, что впоследствии Бердяев разовьет в своих работах: «Объяснения неорганического, сверх всякой меры разрушительного характера нашей революции Бердяев искал в том, что Россия не сумела своевременно пробудить в себе мужское начало и им творчески оплодотворить народную стихию 〈…〉. Явлением одновременно и своим и мужественным был в России лишь Петр Великий. Но этот муж оказался насильником, изуродовавшим женственную душу России. Народ нарек его антихристом, и даже порожденная его реформами интеллигенция сразу же подняла знамя против созданного им на западный лад государственного механизма»[44].
Не будем оценивать известную идею Бердяева относительно «женственности» души России. Важно то, что подобным образом мыслитель формулировал свое представление о принципиальной неорганичности способа петровских преобразований. И дело не в «западническом» характере этих преобразований. Тенденция вестернизации существовала и укреплялась при предшественниках Петра и не вызывала ни категорического отторжения в московской элите, ни ужаса и ненависти в народе, поскольку мало его касалась.
Дело – в революционном, тотальном по замыслу, утопическом по сути своей методе проведения преобразований. Не эволюционном, основанном на трансформации уже имеющихся конструкций процессе, соотнесенном с психологической традицией и в этом смысле органичном, но в гигантском волевом творческом усилии, призванном создать «дивный новый мир».
Модели радикальных (как правило, вынужденных и запоздалых) реформ многообразны и должны соотноситься с реальными обстоятельствами.
Великие реформы Александра II (во всяком случае, первый их этап) удались, поскольку это была вестернизация антипетровского типа. По выражению Пушкина, «контрреволюция революции Петра».
Она отвечала давним представлениям образованной либеральной части общества о политических и экономических свободах и трехсотлетней мечте крестьянства об освобождении от крепостной зависимости и получении собственности, пусть и общинной, на землю. Другой вопрос, насколько в силу своего запоздания реформы удовлетворили и тех и других.
Стремительные, совершенные под давлением надвигающейся катастрофы реформы Ельцина – Гайдара тоже были в известном смысле «контрреволюцией» – выходом из утопического морока советского социализма. Насколько советская система была возвращением к петровской (с крепостным правом в несколько модифицированном виде, самодовлеющим государством, гигантским военным бюджетом, стремлением к максимальному контролю над всем и вся и т. д.), настолько реформы начала 1990-х годов были возвращением к принципам Великих реформ, их естественным продолжением и развитием.
Несмотря на всю радикальность, это были реформы.
Революция первым делом начинает сокрушительную расчистку пространства для возведения нового здания.
Петровская революция началась с организационного и физического уничтожения активной части политико-социальной группы – Стрелецкого войска – и с морального уничтожения старомосковской аристократии.
Необходимо было свободное пространство.
Глава 1
Фон для трагедии
Его Величество есть самовластный монарх, который никому в свете в своих делах ответу дать не должен.
Артикул 20 главы 111 «Воинского устава». 1716 г.
Не знаю, кому теперь верить, все задумано, чтобы меня погубить, кругом одни предатели.
Петр I. Декабрь 1717 г.
1
Невозможно с высокой степенью точности определить момент, когда Петр принял окончательное решение о судьбе своего сына – наследника. Пятилетие, в которое и разворачивалось действие этой трагедии, предлагает множество обстоятельств, формировавших представление Петра о возможных вариантах судьбы царевича Алексея Петровича…
12 октября 1715 года кронпринцесса Шарлотта, нелюбимая жена царевича Алексея Петровича, родила сына – великого князя Петра Алексеевича, будущего императора Петра II.
А 22 октября Шарлотта скончалась.
11 октября Петр написал сыну письмо, которое оказалось неожиданным не только для многих персон, окружавших государя, но для самого царевича.
Этому сопутствовало и еще одно важное обстоятельство: царица Екатерина должна была вот-вот родить.
Несчастную Шарлотту хоронили 27 октября, а на следующий день Екатерина родила долгожданного мальчика – царевича Петра Петровича.
Письмо, написанное за день до рождения внука, было публично вручено Алексею только через 15 дней, в день похорон кронпринцессы, во время поминок. Стало быть, за день до рождения того, кого Петр видел наследником.
На все эти труднообъяснимые обстоятельства – промедление с вручением письма, удивительный выбор момента для его вручения – обратил в 1859 году внимание историк М. П. Погодин, еще недавно апологет Петра, потрясенный опубликованными материалами «дела» Алексея. К его анализу рокового письма мы в свое время вернемся.
Письмо, врученное Алексею при столь мрачных обстоятельствах, что усугубило его угрожающий смысл, открыло череду событий – роковых не только для Алексея, но и для Петра и самой России.
Первым из русских историков, прочитавших следственное дело, был Пушкин и со свойственной
