вторая неделя доходит, а задница как была вся в дырах, так и осталась. И что, скажите мне на милость, дорогие товарищи, я с этим дуршлагом у себя в Туле делать буду? Какая теперь на меня девушка глядеть-то станет? Будут только смеяться. Скажут: " Вон, вон оно, решето-то, пошло".
– Скажи спасибо, Петя, что ещё колокола у тебя остались целы да кадило не оторвали. Задница у него в дырах. Подумаешь, беда какая. Бабам совсем не дыры в заднице твоей нужны, а совсем даже другое, – заржал мужик, лежащий недалеко у дверей. Он лежал на спине, повернув голову к публике.
По палате прокатился весёлый смех. Раненые словно проснулись, жадно прислушиваясь к разговорам. Да и какое здесь ещё могло быть ещё развлечение, как не посмеяться друг над другом.
– Натолий, зараза. Перестань смешить, – сквозь дрожащие губы простонал ещё один раненый. – Мне только сегодня швы наладили, а ты снова со своими байками. Смеяться же никак нельзя, снова нитки разойдутся.
Смех в палате усилился.
– Ну и ботало ты, Натоха, – надул губы Петя. – У самого-то чудом богатство цело осталось. Ты его, друг, не слушай. Кстати, как зовут-то тебя?
– Иван, – улыбаясь сквозь боль, ответил сержант.
– Ваня, стало быть. А меня Петя. Соседа твоего Фёдорычем кличут. Ты его тоже больно-то не слушай. Он страсть как любит поговорить. Бывает, что надоест до чертей, хоть святых выноси, но старик вообще-то мировой. С понятием. Не то что другие, – Петя красноречиво посмотрел на Натоху. Тот всё ещё смеялся, блестя весёлыми глазами.
После обеда в палату вошла делегация врачей, состоявшая из солидного доктора средних лет и уже знакомой Ивану медсестры Дарьи Григорьевны. Она вошла следом за доктором с толстой тетрадкой в руках и карандашом, зажатым между листами. Доктор почему-то показался Ивану похожим на Чехова, чей портрет висел в его родной Непотяговской школе. То же пенсне, та же бородка. Даже взгляд, казалось, сошёл прямо с портрета писателя, кстати, как точно было известно Ивану, тоже доктора. Он подошёл к койке первого больного и тут же взял его за руку, подняв глаза к потолку.
– Так, так, так, – скороговоркой проговорил доктор. – Замечательно. Что у него, душенька?
Врач обернулся к Даше, не выпуская руки раненого.
– Контузия, пулевое в грудь и в руку. Пробито лёгкое. У нас двадцать дней. Состояние стабильное.
– Замечательно, – доктор отпустил руку несчастного и перешёл к другому пациенту.
Диалог повторился за исключением диагноза. Далее обход продолжался примерно в таком же духе. Каждого больного врач брал за руку и восхищался его состоянием. Только у одного солдата, лежащего с закрытыми глазами, он задержался дольше, чем у остальных. Подержав больного за запястье, доктор даже не стал спрашивать о его состоянии у медсестры. Просто чётко и коротко отдал приказ:
– После обхода в операционную.
Подошла очередь Ивана. Его рука также оказалась в тёплых и мягких пальцах врача. Даша доложила о его состоянии. Врач внимательно вгляделся в глаза Ивана, словно проверял, на месте ли они.
– Странно. Случай не из лёгких, а пациент стабилен, словно у него мелкая царапина. Видно, организм не из слабых, раз поставил такую блокаду. Надо будет этот случай зафиксировать. Очень интересный феномен. Исключительный, я бы сказал феномен, знаете ли.
Даша тоже с интересом посмотрела на Ивана. Тот застенчиво улыбнулся, что с ним случалось очень редко. Медсестричка была ужасно хороша собой, хороша именно той красотой, что называют русской. Особенно понравились Ивану глаза. Не то чтобы какие-то уж очень особенные, нет. Они были глубокие, как бездонные голубые озёра, скрывающие в своих глубинах теплоту и мудрость женщины, женщины-матери. И вместе с этим в них читался дерзкий задор, граничащий с безрассудством. Вот такое противоречивое мнение осталось у Ивана о Даше после минутного обхода.
Процессия врачей удалилась, и в палате, наконец, настала желанная тишина. Иван закрыл глаза в надежде поспать, но перед ним тут же всплыли глаза сестрички, и сон как рукой сняло. Иван рассердился сам на себя.
– Дьявольщина какая-то, – подумал он. – Лидка в сто раз лучше. Да и чего вдруг я должен об этой Даше думать? У неё отбоя от поклонников, наверняка, нет. А у меня есть Лидка. И точка.
Но сколько Иван не заставлял себя так думать, понимал, что врёт сам себе, причём врёт настолько бессовестно, что ему стало как-то не по себе. Сестра очень ему понравилась, и не представлять себя рядом с ней он уже никак не мог. Так в мучительных противоречиях с самим собой Иван, наконец, заснул и проспал почти до самого ужина. Разбудил его крик раненого, полностью скрытого под повязками. Только глаза-щёлочки да полоска тонких растрескавшихся губ напоминали о том, что это человек.
– Горим, горим! – без конца кричал больной и выгибался на кровати, как пружина.
Вбежали сестры, окружили его кровать, и через минуту настала тишина. Вся палата в напряжении смотрела на сестёр. Те в свою очередь молча стояли и смотрели на затихшего солдата, затем одна из них осторожно взяла одеяло за край и накрыла его с головой. Сёстры вышли, а вместо них пришли санитары с носилками, положили на них солдата и вышли.
– Кто это? – спросил Иван.
– Лейтенант, лётчик, – ответил Фёдорыч. – Подбили его, горемыку. Сказывали, он горящий самолёт посадить успел, а сам обгорел так, что не приведи господи. Диво, что немножко пожить успел. Хотя что это за жизнь. Мучения одни. Я вот про себя так мыслю. Лучше сразу, наповал, чем жуть такую переносить.
– Это ты, дед, точно приметил, – согласился Анатолий. – Я бы этому лейтенанту орден дал только за то, что он горящий до земли дотянул. Не каждый так смогёт. Герой он. Самый настоящий герой. Жаль, что помер, царство ему небесное.
– Ты что, верующий? – спросил Иван.
– Тут поневоле поверишь и в бога и в чёрта и ещё в кого угодно, – с какой-то непонятной злостью ответил Анатолий. – Есть оно, это царство, или нет, я не знаю, но если уж оно есть, то лётчику я его точно пожелаю. А ты чего до войны делал, Ваня?
– В колхозе работал. Бригадирствовал.
– Ого, – невольно воскликнул Анатолий. – Такой молодой, а уже начальник. Я хоть и городской, но в колхозах бывать приходилось. Там бригадиром не поставят абы кого. Это ещё заслужить надо. А я шофёрил. Таксистом работал. И на фронте на полуторке ездил, пока под обстрел не попал. От полуторки один металлолом остался, а меня сзади всего изодрало, когда из кабины летел. Вот теперь лежу здесь кверху жопой, жду неизвестно чего.
