шестьдесят человек – всё мужское население. В Лукавце каратели сожгли заживо сорок пять жителей.
О годах немецкой оккупации, после того как врага отогнали от столицы, мать рассказывала так: «Среди суровой зимы немцы выгнали нашу семью в сарай. Может быть, и от этого умерли мои младшие дети Вася и Катя, и сын сестры Коля, едва прожив по одному году. Любые непредвиденные обстоятельства могли привести к новой трагедии. Однажды немецкий офицер застал в доме моего Колю, который на полу играл с патроном. Николаю было всего четыре года. Офицер пришёл в ярость, выхватил из кобуры пистолет и направил его на ребенка. Я – ни жива ни мертва – еле спасла сына. В деревне уже был случай, когда в доме на божнице немцы нашли боевой патрон и расстреляли всю семью.
Как-то глубокой ночью в дом постучались партизаны. Они подобрались со стороны речки Вельи из Хвастовичского района на шести подводах, уверенные, что в нашем доме их примут, потому что знали: здесь живёт мой муж – брат бывшего секретаря Хвастовичского райкома КПСС Николая Егоренкова (он умер ещё до войны). (Начальником партизанского отряда там был бывший директор Хвастовичского МТС Буслаев, после гибели в 1943 году его сменил директор Еленского стекольного завода Симаков.) Я сильно перепугалась: напротив, через дорогу, находился штаб. Немцы к тому времени перебрались от нашей семьи в дом к одинокой женщине. Рассказала партизанам обо всём, что знала о расположении и количестве военных в деревне, и собрала сколько могла еды им в дорогу».
К концу лета 1943 года был освобождён Жиздринский район в результате разгрома войск вермахта в Орловско-Курской битве. Была освобождена и наша деревня. Вот что сообщалось от Советского информбюро в оперативной сводке за 16 августа: «В течение 16 августа наши войска на Брянском направлении… заняли свыше 130 населённых пунктов, в том числе город Жиздра, крупные населённые пункты Чёрный Поток, Младенск, Судимир, Подбужье… Буяновичи, Мокрое…»
Но несчастья моей семьи на этом не закончились. Впереди ожидали концлагерь и труд батраками на чужбине.
Мать часто повторяла нам один и тот же рассказ о злоключениях этого периода: «После двух лет жизни под оккупацией стали доходить до населения слухи, что Красная Армия уже близко и вот-вот перейдёт в наступление. Уже слышны были залпы минометных реактивных установок "катюша". Немцы в спешке покидали деревню. Жители попытались спрятаться в окрестных лесах. Но карательный отряд почти всё население собрал в поле, у деревни, и повёл в сторону Дятькова по старому Брянскому тракту. Позади долго ещё виднелось на горизонте зарево от горящих домов.
Отца и других некоторых мужчин отправили на Запад раньше. Помощи ждать было неоткуда. Я шла, в чем была одета, с четырьмя малыми детьми, сам-пят. Слабенькую Катю пришлось всю дорогу нести на руках. У Дуси был свой маленький ребёнок. Поэтому всё имущество, даже самое необходимое на первый случай в дороге, пришлось бросить. Нас гнали как скот, кое-кто был с тачками. За Коренёвом младенские жители влились в поток людей, сопровождаемых немецкими автоматчиками.
Их гнали из-под Жиздры. Там, в Поломе, до смерти жила моя мать. И тут я встретила своего отца с мачехой. Он вёл лошадь, запряжённую в телегу, в которой сидели его младшие дети. Конвой разрешал, у кого была возможность, использовать как транспорт лошадь или корову. Детям повезло несколько километров проехать в телеге.
Немцы торопились. В Улемле всех погрузили на машины, только детей отдельно от взрослых. Полицай не допустил нас к детям. В Бежице, на железнодорожной станции нас загрузили в товарные вагоны. С отцом меня снова разделили. Он со своей новой семьёй, как потом оказалось, попал в Германию. Нас, меня с сестрой и детьми, отправили в сторону Прибалтики.
В Ковно всех высадили с поезда и пропустили через баню. Из бани до концлагеря в Олите шли пешком под конвоем. Население кидало нам куски хлеба, сочувствовали нам. Прибыли мы в концлагерь под Олитой (все названия населённых пунктов мать произносила в польском варианте). Лагерь был рассчитан на сорок тысяч человек, обнесён в четыре ряда колючей проволокой.
Сначала мы жили в длинном, наспех построенном бараке. Потом нас перевели в трёхэтажное здание. На штукатурке помещения было выцарапано много фамилий. Здесь раньше содержались советские военнопленные. Некоторые женщины среди надписей на стенах находили фамилии своих сыновей.
В лагерной охране кроме немцев работали и русские полицаи: и мужики, и девки. Часть из них помогали нашим заключённым, доставали им необходимые документы. Положат приготовленные документы в своё бельё и говорят нам: "Постирайте". Но были и такие, которые издевались над людьми.
Держали заключённых впроголодь. Один раз в сутки давали на обед жиденькую баланду с редкими, плавающими в ней кусочками гнилого картофеля или брюквы. Выручал Ваня. Где-то раздобыл консервную банку и успевал несколько раз пристроиться в очередь к раздаче баланды. Но однажды я натерпелась страху: Ваня и Коля играли на складе дров и их завалило поленьями из рассыпавшихся штабелей. Младшую дочь Катю кормила ещё грудью, но молока не хватало. Чтобы как-то существовать, мы с сестрой по очереди пробирались из лагеря под проволочное ограждение для поисков пищи в городе. Если дежурили добрые полицаи, они делали вид, что ничего не заметили, другие же – ловили женщин и всё у них отбирали. Попала в руки полицаям и сестра. Дусю так избили, что она целый месяц не могла ходить.
Грудная Катя так и не перенесла лагерных условий. Немец из обоза помог выкопать могилу, нашёл обрезки досок для гроба и всё успокаивал меня: "Не плачь, мать! Война – плохо, война не вечная, может, и домой вернёшься. У меня тоже три брата погибли".
Лагерная власть регулярно отбирала для отправки в Германию наиболее молодых и здоровых. Оторвали от семьи и моего пасынка Мишу, ему исполнилось семнадцать лет. С тех пор его никто не видел. Может быть, где-то в чужих странах живут его потомки, если судьба была к нему благосклонна».
Под активными действиями советских войск стала резко сокращаться захваченная врагом территория. Чтобы помочь прибалтийским крестьянам в производстве продуктов питания, заключённых концлагерей раздали по хуторам (по некоторым сведениям, местные хуторяне выкупали заключённых у лагерных властей за определённую сумму для работы на полях). Мать и тётя Дуся попали на хутор, в двух-трех километрах от местечка Немежи, в патриархальную польскую семью Ошкяловичей, обрабатывавших семьдесят гектаров земли. В жнивьё на хуторе работало до сорока батраков.
Семья состояла из нескольких поколений под одной крышей: дедушки и бабушки, братья и
