лезло и таяло от жара, растекаясь кипящим киселем по мертвому лицу.
Илья выдохнул и сжал губы. Сквозь слезы он увидел Вику, распростертую на полу. Не дыша, схватил ее за ноги и потащил – прочь из наполненного мертвецами ада. Уже за порогом он глотнул задымленный воздух и разразился хриплым кашлем, но продолжал волочь Вику.
Остановился он лишь у погрузчика. Сел возле недвижимой девушки, обхватив руками ее голову. На периферии зрения толстяк, пришедший в сознание, проковылял к источнику дыма и исчез в храме. Он просто не мог пропустить такую мессу.
– Очнись. Пожалуйста.
Вика закряхтела, не разлепляя век. Ее лицо было бледным и чистым, но от кофты шел сизый дымок.
– Все кончено. – Илья подумал про охранника в вестибюле и про других работников почты, которые не сгорели вместе с циклопом: все ли они были членами культа или только некоторые? Гибель бога освободит их от дьявольских чар?
Илья приподнял Вику за плечи и подтянул к себе на колени. Баюкал, гладя по волосам:
– Мы уйдем отсюда. Вызовем полицию. Ляжем в больницу… Теперь все будет хорошо.
Сухие губы Вики приоткрылись, показав белые зубы. Затем открылись ее глаза. Не голубые больше, а белые, как раскалившееся железо. Викины руки взметнулись вверх и обхватили голову Ильи. Он не сопротивлялся, утонувший в глазах возлюбленной.
Плесень полезла изо рта Вики двумя серыми дорожками, по щекам, по шее, по рукавам. Дорожки расширялись и сужались, живя своей непостижимой жизнью. Вот они выползли на ее белые кисти, на длинные пальцы, на виски Ильи. Илья задрожал и стал наклоняться, словно собирался поцеловать Вику.
Острые клыки пронзили его кожу и погрузились в шейную артерию. Сияющие зрачки закатились. Вика пила, утоляла, причмокивая, жажду. Когда она отпустила Илью, ее губы и ее светящиеся ровным светом зубы были красными. Старый бог нашел новый дом, и этот дом понравился ему больше, чем несговорчивый Илья.
– Иди в огонь, – прошептала Вика. Плесень текла из ее рта, образуя на белом лице зеленовато-серые узоры. Илья поднялся. Он не умел отказывать Вике. Так и не научился.
Жар опалял. Трещали, прогорая, шкафы, плавился пластик, смердели трупы почтальонов. У ревущих врат ада Илья обернулся. Вика стояла в дыму, в своей кофте с Винни Пухом. Она улыбалась, и ее глаза были белыми карликами, а зубы – испачканными кровью айсбергами, отразившими свет прожорливой луны. Она смотрела на Илью с мрачным торжеством, и на миг Илья увидел за завесой дыма не долговязую девочку, в которой он так сильно нуждался, а морщинистого карлика. Потом Вика подняла руку и вонзила палец в свой правый глаз. Улыбка не дрогнула. Она выковыряла глазное яблоко и оторвала нерв. Кровь лилась по счастливому лицу. В образовавшемся отверстии кишела тьма.
– Я люблю тебя, – сказал Илья, отворачиваясь. Он перешагнул порог, и пламя тут же обхватило его, занялись волосы, штанины, рукава, сгорели брови, почернели босые ступни, но боль была песней, звучащей в соседней комнате, за дверью.
– Я люблю тебя, – повторил Илья. Его лицо побагровело и пузырилось. Кровь кипела, но он все не падал, объятый свирепым огнем столб. Мясо отваливалось от костей, но он улыбнулся истлевающими губами и протянул пылающие руки навстречу мраку, в котором только и остался, что глупый упрямый «Вояджер», летящий в миллиардах километров от солнца, за гелиосферой, в межзвездной среде.
Часть вторая. Пределы тумана и тленья
«Затем он наклонился и, почти касаясь лицом Люси, осторожно осмотрел ее. Сдвинув цветы и сняв шелковый платок с шеи, он осмотрел шею и пошатнулся.
– Боже мой! – воскликнул он сдавленным голосом. Я тоже наклонился и взглянул; то, что я увидел, и меня поразило: раны на шее совершенно затянулись.
Целых пять минут Ван Хельсинг молча стоял и сурово глядел на нее. Затем он обернулся ко мне и спокойно сказал:
– Она умирает».
Брэм Стокер, «Дракула»
1
Одиннадцать лет спустя
На детской площадке горел одинокий фонарь. Он озарял качели: могло показаться, что над освещением потрудились специалисты-киношники. Тень столбов и перекладины падала на утрамбованную землю, а вокруг сгущалась тьма, и в зарослях, вплотную подходящих к облагороженному пятачку, гудели насекомые.
Свет поманил Соню, будто она была мотыльком. Эта часть парка давно опустела, туристы перебрались к кафетериям и винарням внизу. Соня избегала толпы. За год она так и не привыкла к загранице и тосковала по папе и бабушке, оставшимся в Краматорске. Все было чужим: еда, люди, предоставленная государством квартира, даже мама стала чужой, выцветшей копией себя прежней. Мама работала допоздна, говорила: ты взрослая, учись самостоятельности. Не хотелось быть взрослой. Хотелось плакать навзрыд и чтобы все жалели.
Загребая кедами траву, Соня пошла к площадке. В Краматорске ей не разрешали гулять после девяти, даже с подружками, а здесь – хоть до утра тусуйся. Желанная свобода совсем не радовала.
Соня обошла качели и устроилась на жестком сиденье лицом к сплошной стене растительности. Она подумала об оставшихся дома игрушках, и это помогло пролить слезу. Соня поправила прическу, изобразила мимикой горе и сделала селфи. Поколдовала с фильтрами, загрузила фото в сторис, написав «одиноко» и прикрепив грустную песенку. Подождала пару минут, обновляя страничку, но друзья не спешили ставить сердечки и соболезновать.
Ну и ладно. Соня сердито спрятала телефон. Схватилась за цепи, попятилась, перебирая подошвами в пыли, подогнула ноги. Ее тень скользнула к границе между площадкой и кустарником, повинуясь законам физики, пошла в обратную сторону. Конструкция едва слышно скрипела.
И ладно. И вы тоже мне не нужны!
Соня оттолкнулась и повисла на цепях. Выпрямленные ноги взлетели над малинником. Небо моталось, перемешивались звезды. Одна звезда упала.
Хочу, чтоб меня любили.
Соня набирала скорость и высоту. Взгляд волочился по земле, через заросли – в расцвеченную белыми искорками черноту, обратно к земле. Волосы развевались, приятное тепло наполняло грудь. Вперед, назад. Вперед, назад.
Сонины пальцы съехали по звеньям. Показалось, что в кустах кто-то есть: мужчина, наблюдающий из темноты. Удивленная Соня порхнула спиной в небо, понеслась к зарослям. Выдохнула. Просто листва, разыграв припозднившуюся девочку, притворилась чем-то одушевленным, мозг нарисовал силуэт в мешанине темной зелени.
Соня оттолкнулась, чтобы на пике цепь стелилась параллельно земле, а пятки торчали в небосвод. Звезды. Кусты. Трава. Пыль. Трава. Кусты. Человек, выступающий из зарослей, его пылающие прожорливые глаза и фосфоресцирующие зубы. Звезды.
От шока Соня забыла притормозить. Позволила конструкции унести ее назад и лишь тогда засучила ногами, ища опору, всматриваясь в кустарник. Никого. Если
