но каменное тело их было изломано глубочайшими трещинами, и страшный звук обвалов эхом разносился над скальными гребнями.
Впервые Юкай попал в Хаттару во второй год войны. Осень уже заглядывала через плечо, и горы издали дышали холодом. Солнце в то время висело высоко-высоко и сияло ослепительно-белым, продолжая обжигать кожу. Бесконечная равнина навевала тоску – ни одного холма или леса, никаких рек и оврагов, только степь, редкие клочья травы да просоленные до горечи лужи. Пронзительные голодные крики низко пролетающих птиц похожи были на скрежет скрещенных клинков.
Единственной ценностью Хаттары были ездовые ящеры, да и тем преимуществом они не смогли толком воспользоваться.
Сейчас лето подходило к середине, и безжизненная спекшаяся равнина отчетливо потрескивала под безжалостными лучами. Здесь не строили городов, не возводили домов и не пытались распахать землю; местные жители знали только три ремесла: кочевье вместе со стадами ящеров, охоту и войну.
Именно Хаттара бесконечно портила кровь воинам Лойцзы стычками на границе. Плосколицые, с кожей цвета темного золота хаттарцы казались удивительно упрямыми и невообразимо глупыми. Они могли кинуться в бой в одиночку против сотен воинов или выйти с голыми руками против тяжеловооруженного солдата, подбадривая самих себя пронзительными криками, и падальщики вторили этим крикам, предчувствуя пир; никакой логики в их действиях не было.
Сейчас Юкай понемногу начинал узнавать этих странных дикарей, так легко сметенных его воинами. Дикарей, чья история уходила в такие темные глубины времен, о которых и заговаривать было страшно. Дикарей, которые в день своего совершеннолетия уходили бродить на месяцы, не взяв с собой ни еды, ни оружия; возвращались оттуда немногие, но те, кто не решался вступить в противоборство со стихией, навсегда оставались рабами в собственных семьях и не имели права голоса. С ног до головы покрытые родовыми узорами, не произносящие вслух собственных имен, хаттарцы молились своим богам – полуживотным-полулюдям, и время для них словно остановилось. Пока другие страны искали пути к морю, завоевывали новые земли или затевали торговые союзы, Хаттара просто существовала ровно такой же, какой была сотни лет назад.
После нескольких визитов Юкай начал подозревать, что полусумасшедшие дикари обитали лишь на границе и намеренно попадались на глаза всем желающим. Где-то существовали и другие рода, занятые своими делами: долгими перегонами ящеров, выделкой шкур, сочинением пронзительных песен и обучением ловчих птиц. В чем-то хаттарцы оказались умнее других народов: не имея возможности отбиваться от врагов, они умело скрывались, выставив перед собой расписную ширму.
Можно сломить врага одной только превосходящей силой, если не хватило ума развалить его изнутри, но вот влиять, управлять и подстегивать невозможно. Только тех, в чью шкуру получится влезть и чьи мотивы будут перед тобой как на ладони, ты сможешь заставить играть в свою игру, вынуждая перемещаться по полю; Юкаю придется очень многому научиться за короткое время. Все то, чего в прошлом он стремился избежать, теперь стало жизненно необходимо. Уже без чужой указки равнодушный в прошлом младший Дракон снова и снова бросался на штурм новых знаний.
Именно местные воины станут первой волной, готовящейся затопить Лойцзы. Не сила, а непредсказуемость; непонимание порождает страх, страх множится, лишая сил. Если после орд из Хаттары придет другая волна, куда сильнее и опаснее, то Лойцзы зашатается. Если за Хаттарой пойдет еще восемь волн, от Лойцзы не останется даже пепла.
Завоеванные страны понемногу поднимали голову – следить за таким огромным количеством людей было некому; не было ни достаточного количества солдат, ни толковых местных управляющих, ни сдерживающих договоров. Гарнизоны, лишившиеся довольствия, разбегались или уничтожались подчистую. Не хватало только человека, который соберет гнев девяти народов в единое целое, а потом опустит этот девятихвостый хлыст на беспомощную империю.
В ярких солнечных лучах глаза Юкая казались совсем светлыми, как жидкий прозрачный мед, но в них царила зимняя стужа. Несколько лет жизни потрачены, чтобы огнем и мечом пройтись по землям, собирая кровавую дань и заставляя склонить голову; теперь же у него осталось несколько месяцев на то, чтобы снова пройти тем же путем, но заставить людей подняться с колен. Восстать, поверить новому предводителю и пойти за ним, захотеть иной жизни и мести, а после сгореть без остатка.
В том, что сможет поднять все девять стран, Юкай больше не сомневался: мощи, скопившейся в клинке, было достаточно. Ощущение огромной дремлющей силы преследовало его с самого дня жертвоприношения.
Само действо почти стерлось из памяти. Слишком много повторений: шагающие навстречу клинку люди, лишенные страха смерти; широко распахнутые доверчивые глаза и счастливые улыбки, будто не к собственной гибели шагают добровольно, а отправляются в иной прекрасный мир. Юкаю даже не хотелось знать, каким колдовством можно заставить человека так желать своей смерти.
Эти силы были для него непознаваемы.
Дух дремал все то время, пока Юкай дожидался рабов, но с первой же принятой жертвой словно сошел с ума. Капли скатывались по клинку, стремительно темнея, тела падали одно за другим, как сломанные куклы, и лица их были блаженными и умиротворенными; пронзительный крик не стихал ни на секунду, изнутри разрывая голову Юкая. Он не представлял, какую пытку пришлось вынести Ши Янмей, но и его руки дрожали при виде улыбок людей, спокойно идущих на смерть. Впрочем, после нескольких десятков тел все это стало напоминать Юкаю тренировочный бой с манекеном где-то посреди лагеря.
Никогда он не был жаден до крови и любви отца к боям, казням и охоте не понимал, но сейчас все прошлые попытки сохранить душевную чистоту вызывали лишь презрение.
Надо было с самого начала пробудить в себе самые страшные тени, выпустить наружу самых лютых демонов. За мягкость его расплатился другой человек, и этого себе прощать нельзя.
Возможно, в записях монаха была ошибка, или сил Юкая не хватило, или что-то пошло не так в самом ритуале, но Ши Янмей не стала чистым и беспамятным духом. Гнев ее остался вместе с ней, как и часть памяти; лишившись даже женской сущности, девушка превратилась в бесполое и странное создание, раздираемое тысячами противоречий и воспоминаний. Как клок тумана, силуэт постоянно оказывался рядом, будто соринка где-то в уголке глаза. В ярких солнечных лучах полупрозрачный дух был почти невидимым и напоминал водяной пар в жаркий день.
Свое предыдущее имя превращенная в дух меча женщина больше не желала слышать; быть может, эта цепь слишком сильно тянула ее в прошлое. Слабым шепотом голос ее просачивался в голову Юкая, минуя уши, и скрыться от него было невозможно.
От спокойного достоинства дух мог легко перейти к детскому нытью и обидам, а затем вдруг впасть в бешенство, изрыгая проклятия. В такие
