I. Послевоенные трудности
1. Вполне естественно, что за долгой, даже победоносной войной после краткого мига торжества и разрядки последуют дни недовольства и беспорядков. Народ, недавно принесший большие жертвы, ждет от победы больших улучшений. Однако вместе с нарушением искусственного равновесия, установившегося во время войны, мир неизбежно приносит экономический кризис, который вскоре перерастает в политический. Англия с 1816 по 1826 г. познала пять плохих лет. С наступлением мира все цены снизились. Цена зерна, продававшегося до 120 шиллингов за четверть (quarter)[45], упала ниже 60 шиллингов. Это снижение разоряло фермеров, которые, считая высокие цены военного времени вечными, подписали кабальные арендные договоры. Сквайры и фермеры требовали снижения налогов. Канцлеру Ванситтарту пришлось отказаться от подоходного налога и прибегнуть к займу. Но когда из-за плохого урожая цена на зерно внезапно подскочила до 103 шиллингов, запротестовали рабочие. Фабриканты обвинили правительство в том, что оно своей политикой, вызвавшей дороговизну хлеба, вынуждает их поднимать заработную плату. Для завода, как и для имения, процветание кончилось. Больше не было никаких военных заказов. Считалось, что продукцию новых машин мог бы поглотить континент, но тот, обессиленный войной, отвергал английские товары. 250 тыс. демобилизованных солдат напрасно искали работу. Как это часто случается во времена быстрых и многочисленных изобретений, машины лишали человека его работы. Ожесточенные ткачи, ткавшие на ручных станках, разбивали ткацкие машины, а порой и поджигали фабрики. Нищета и безработица были такими, что налог на бедняков вырос с 5 млн до 9 млн фунтов. Это ли было столь желанным благом мира?
2. Казалось, что интересы Фабрики и Имения были противоположны, но, когда агитация среди народа стала неистовой и вслед за тканями запылали стога, фабрикантов и землевладельцев объединил общий страх. Не будучи избирателями, промышленные и сельскохозяйственные рабочие становились бунтовщиками. Ни один из их защитников не имел шанса пройти в парламент. В графствах голосовали только вольные держатели, владельцы земли с 40 шиллингами дохода; а что касается «гнилых местечек», то их список не обновлялся со времен Тюдоров, так что большие города, разросшиеся совсем недавно, оставались без депутатов. На кого могло рассчитывать городское население, лишенное законно избранных представителей? На монарха? В 1810 г. старый король Георг III ослеп и повредился в уме. Правда, слабоумие, сделав его наиболее конституционным монархом, обеспечило ему наконец безоговорочную популярность. Но престол на самом деле был занят его сыном, регентом (позже Георгом IV), которого англичане не уважали. Он не был ни дурным, ни глупым, покровительствовал артистам и художникам, ценил мисс Остин, поддерживал Байрона и Скотта, сделал Шеридана своим лучшим другом, позировал для Лоуренса и отправил 200 фунтов Бетховену. Он проложил Риджент-стрит, разбил Риджент-парк, перестроил Бекингемский дворец, отреставрировал Виндзорский замок. Безупречность манер сделала его если не «первым джентльменом Европы», то по крайней мере первым из ее денди. Но он был эгоистичен, мелочен, и эти пороки вкупе с его распутством во времена осторожной добродетели не добавили ему популярности. Тайно взяв в жены Марию Фицхерберт, прежде чем официально жениться на Каролине Брауншвейгской, с которой он, впрочем, развелся после года брака, он изменял одновременно обеим супругам и, даже став двоеженцем, не смог преодолеть свою склонность к разврату. За отсутствием государя-заступника мог ли народ доверять министрам? Стоявший у власти кабинет состоял тогда из тори, враждебных любой реформе, и о них можно было сказать, как о Меттернихе: если бы они присутствовали при Сотворении мира, то попросили бы Бога сохранить хаос. Оппозиция? Магнаты-виги еще не заключили свой союз с реформаторами. Оставалось восстание, древнейшее и самое неоспоримое право англичан, — оружие тем более грозное, что Англия не располагала никакой полицией, а стремительный рост городов не позволял местным властям приобрести опыт общения с толпами. Шатобриану, который говорил о надежности английских учреждений, премьер-министр лорд Ливерпул ответил: «Что надежного в этих огромных городах? Одно серьезное восстание в Лондоне — и все пропало».
3. К этому восстанию подталкивали народ и некоторые группы радикалов. Одни, как Генри Хант, советовали ему добиваться всеобщего избирательного права, другие, как сэр Фрэнсис Бардет и майор Картрайт, — требовать права голоса для любого англичанина, платящего прямой налог; Коббет, сын йомена, ставший радикалом, наблюдая жалкое положение английских крестьян после огораживаний, стал выпускать маленькую реформаторскую газетку Political Register, написанную восхитительным языком. Англия покрывалась хемпденскими клубами (Hampden Clubs), и страну, подражая методу, который так хорошо удался Уэсли, объезжали бесчисленные политические проповедники. Их митинги, ярость ломавших машины рабочих — все эти признаки надвигавшейся Жакерии ужаснули правительство. Память о Французской революции была слишком жива и внушала страх. Когда имущие классы увидели на митингах Генри Ханта, перед которым два человека несли на пиках один — фригийский колпак, другой — трехцветное (зелено-сине-красное) знамя будущей Британской республики, они содрогнулись. Страх всегда жесток: восставших рабочих и крестьян перевешали.
