фильму и приводит с собой атмосферу Игры, что есть сущность истинного искусства. При том, что сюжет трагедиен, тут и игра, и маски, и амплуа, и «кви-про-кво», всякие превращения: умного – в дурака, дурака – в мудреца…
Недаром именно кинофильмом создана эта клоунская пара: Чапай и Петька (как Тарапунька и Штепсель), что пошла серией анекдотов в жанре диалогов Петьки с Василием Ивановичем, с середины 60-х годов, после оттаивания уже хрущевской «оттепели», когда народ и его юмор стали брать реванш над властью комиссарской и делать ее объектом веселого поношения…
Но отчего так манипулируем русский человек? Комплексует он перед Образованностию, Наукой, Знанием: доверяет им простодушно и абсолютно, предавая свой здравый смысл. Хотя Чапай и кичится чуть даже тем, что «мы академиев не кончали», но это некое юродство, а в сущности он детски любознателен и страдает от своей необученности.
Это не просто, тут философский вопрос… Но на завтра оставим: уж ослаб сегодня мозг промышлять (с 10 сижу, а сейчас – 1.30).
6 веч.
Взялся читать книгу Марголита Евгения Яковлевича, с кем позавчера познакомился в Институте киноискусства (высокий человек, яснолицый и хрупкий…)«Советское киноискусство. Основные этапы…» – М., 1988, – и так полезно чтение. Даже избитая цитата из Ленина заставила задуматься: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Почему «для нас»? Для кого «нас»? Для партии и ее пропаганды. Почему не роман, а кино? Да потому что чтение – процедура уединения, и слово сначала действует на ум, а потом работает воображение: оно вторично, после рацио-рассудка, что первым делом должен понять смысл слов читаемых. Ну и так вырабатывается собственное суждение из «я» и «критически мыслящая личность», каковая совсем не нужна в партийной пропаганде, вносящей свое готовое миропонимание в образной форме – и не в личность, а в массу, что сидит в кино, собранная, вся тут, да еще и заражают друг друга эмоцией, прокатывающейся через домино человеков…
В кино в тебя вливаются готовые образы-картины-модели-схемы представления мира и человека. Трудиться своим воображением не надо: тебе готовенькое подается; воображали авторы, а ты глазей и поглощай, что дают. Забивается «репродуктивная способность воображения» – драгоценный талант человека, по Канту. А демагоги-политики через трюки-фокусы кино, как факиры, магически действуют на аудиторию: мнут, как скульптора глину, – души и умы – и лучше слова, речей, где еще ум надо включать, а тут зырь – и верь!
То, что в руках у них волшебный фонарь и палочка, сразу поняли кино-мастера, почуяли себя чародеями-манипуляторами с помощью авгурного знания техники-механики трюка-фокуса.
Вообще начальное десятилетие кино – это фокусы и трюки и, скорее, циркачество. Но этот пласт остается и в классическом повествовательном кино, каков «Чапаев». Там тоже уловимы маски комедии дель арте. Мы уже нащупали комическую пару в Чапае и Петьке. Чапай = высокий герой, Капитан, по роли-амплуа; а при нем слуга-плут, Дзанни. Но тот же Чапай в другой паре, с комиссаром – выступает как шут и Арлекин, клоун: дурачится, юродствует-паясничает. Комиссар же – скучный Доктор, амплуа Резонера (каков Стародум или Правдин у Фонвизина в «Недоросле»). Но и на него, мудреца, довольно простоты, ибо рядом с живым и многовалентным Чапаем он плосок и тем – глуп.
Еще и Анка-пулеметчица = Коломбина: с Петькой они образуют сниженный вариант пары высшего уровня. Но где же ОНА, героиня, примадонна? Первый любовник есть – Чапай, а напротив него – что? кто? Пустое место? Или тут Любовь перекошена в Дружбу, боевое товарищество? Как, кстати, и в паре: Петька – Анка – целомудренный Эрос товарищей по борьбе… Да, это, похоже, – так. Потому Чапаю нет женской пары, а вот друг – Комиссар…
А вообще-то… – Слава! Чапай превыше всего дорожит своей репутацией любимого народного непобедимого героя, чье одно имя наводит трепет на врагов, и они бегут врассыпную… Да, Чапай – бхакт Славы, Геройства, богини Победы. Как поэту – Муза, так герою – Слава, та ОНА, кому он жертвует земными женщинами и любвями. Как и присуще эпическому герою: при Геракле, Ахилле, Илье Муромце нет адекватной женской пары. Они уже – избранники Славы, ее жертвенные агнцы. Как и в «Слове о полку Игореве» воины шли на битву, «ища себе чести, а князю – славы».
А что есть Слава? Это – соборная Любовь народа, человечества, истории, Слова, памяти мировой…
И все же есть Сверхсубстанция и в этом фильме, что всех любит, емлет и покрывает. Это – Россия, Природа, русский Космос, редкие, но мощным мифическим содержанием насыщенные пейзажи. Это, во-первых, исходный кадр: Даль-Высь-Глубина, где сливаются низкое, белесое Небо и Земля в некое просто Бытие, откуда стремительно выскакивает, как из порождающего лона, на нас искра Чапая на тройке-тачанке: откуда ни возьмись, появляется наш эпический богатырь… Это закат и околица, куда выбегает Анка провожать Петьку, уходящего за «языком»: «Встань, казачка молодая у плетня, / Проводи меня до солнышка в поход» – такая песенность подразумевается в этом пейзаже… Но какие там графические силуэты дерев, какие дали, воды!.. Это – бугристые поля сражений, шири-дали степей, по каким именно «на лихом коне» пристало скакать: «Здесь ли, в тебе ли не родиться богатырю, когда есть место, где пройтись и разгуляться ему?» (Гоголь о том же…) Ну и российский «бесконечный простор» – при съемках далей с высокого берега реки (напоминая «Над вечным покоем» Левитана), где излучина ее змеею вьется роковой, белесой, широкой лентой на фоне чернеющих берегов… Вот она, Родина – мать сыра земля, что приемлет всех
Своей всепоглощающей и миротворной бездной
(Тютчев),
покрывая и «правых» и «виноватых»: и юнкеров, героев каппелевского корпуса, где могли бы идти Гумилев-поэт или Сергей Эфрон, муж Цветаевой… Ну и, конечно, «наших», чапаевцев…
18.8.95.
«Тихо, граждане! Чапай думать будет!» – возвещает Петька-глашатай о событии важнеющем. Вот и я себя так настрою – и как раз на промышление о Русском Уме.
В фильме «Чапаев», как окинешь памятливым взором всю ленту, много состояний задумчивости, мысли. После яростной атаки, в коей Чапаев вскачь повернул бежавших и дал бой победный, – стоит он, усталый, облокотясь на перила мостика над водой, и к нему подходит комиссар – такой бодренький, с вечной улыбкой-маской всепонимающего рубахи-парня и ясным взором («Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто – глуп!» – изрек где-то справедливо Маяковский); Чапай же вяло отзывается и, не меняя позы, продолжает смотреть – в даль ли, в себя ли, в никуда ли… Но задумчивость – высокое (= глубокое) духовное состояние, и оно нашему
