успела бы ко второму уроку – Аллилуйя!
Или если бы не пошла в школу, а вернулась домой, сослалась на месячные, мигрень, да на что угодно… но нет!
Она кружила, кружила, кружила по Центру… Стоп! Магазин виниловых пластинок!
Она не может вспомнить, заходила ли она туда сегодня в своих долгих скитаниях по Центру, но нельзя же полагаться на неверную память.
С каждым шагом в Габриэле растет уверенность, что в магазине винила ее ожидает избавление. Расстояние между рядами пластинок слишком маленькое, чтобы пройти с виолончелью на спине, поэтому если она заходила туда, то ей бы пришлось ее снять. Предвкушение встречи жаром разливается по спине.
* * *
– У меня для тебя подарок, – объявил Йонатан, выйдя из магазина пластинок в тот первый и единственный раз, когда они вместе были в Центре, ровно перед тем, как все пошло не так.
– Какой подарок? – расчувствовалась она. – А где он?
– Уже у тебя. – И Йонатан кивнул на виолончель.
Габриэла расстегнула карман чехла и остолбенела, обнаружив там пластинку, которую разглядывала в магазине. На обложке фотография – Жаклин Дю Пре и Даниэль Баренбойм. У нее русые волосы, глаза полуприкрыты, руки обнимают виолончель, точно любимого питомца. У него черные волосы, короткие бакенбарды и надменно приподнята левая бровь. “Элгар. Концерт для виолончели с оркестром ми минор, опус 85, в исполнении Филадельфийского оркестра”. На другой стороне – “Энигма-вариации в исполнении оркестра Лондонской филармонии”.
– Oh my God! – прошептала она в ужасе. – Когда ты успел?!
– Пфф! Кассу можно было ограбить, пока этот педофил пытался произвести на тебя впечатление.
Продавец, несомненно, пытался впечатлить ее своими обширными познаниями, но на педофилию это как-то не тянет.
– Ты сумасшедший! Если бы рамка на выходе запищала, мне пришлось бы объясняться…
– Но не запищала же. Я снял наклейку. Если тебя это так шокирует, я могу вернуть пластинку.
– Нет… Не нужно. Это крутейший подарок. Спасибо.
Габриэла слушала пластинку миллионы раз и точно знала, на каком такте подпрыгивает игла. Она испытывала невероятное удовольствие каждый раз, когда это происходило, и назвала этот момент “царапиной Йонатана”. Она слушала “царапину” снова и снова, пока мама не принималась орать, что она скоро спятит.
– Извините, я не оставляла у вас виолончель?
– Виолончель? – Продавец-мужчина с косым пробором и в мятой рубашке широко открывает глаза.
– Большой черный футляр.
– Нет, – твердо заявляет он.
– Вы уверены?
– Думаю, я бы заметил, если бы кто-то оставил здесь что-то размером с виолончель. Погодите, это же вы были здесь недавно? У вас была виолончель, и с вами был молодой человек, который, как мне кажется…
Габриэла уносится прочь с места преступления до того, как созовут Высший суд. По пути она запутывается в поводке злобного пинчера – с каких это пор животных пускают в Центр? Сталкивается с беременной женщиной. Извиняется. Господи, Габриэла, сколько заповедей ты собралась нарушить сегодня?!
Я Господь Бог твой.
– Да всю жизнь ты поклонялась одной только музыке.
Не сотвори себе кумира.
– А Йонатан?
Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно.
– Произносила и на иврите, и даже по-английски: Oh my God!
Помни день субботний, чтобы святить его.
– Заниматься всю субботу на виолончели – вот что ты помнишь.
Почитай своего отца и свою мать.
– Сегодня даже обсуждать это смешно.
Не убий.
– Рассказать прямо сейчас или подождем до конца истории?
Не прелюбодействуй.
– Измена же не обязана быть физической, и ты прекрасно знаешь, что изменяла!
Не укради!
– Пластинка.
Не лжесвидетельствуй.
– Скрипачка Соня.
Не возжелай.
– Желала, хотела и даже жаждала – никогда ты не была довольна своей судьбой.
Габриэла входит в прозрачный лифт, где играет навязчивая инструментальная вариация “Аллилуйи” Леонарда Коэна.
Виолончели – Вверх – Нет – Вниз.
Люди входят и выходят, только Габриэла не двигается с места. Восхождение ради спуска. Спуск ради подъема. Ее маленький нос почти касается стекла.
* * *
Цветные пятна проплывают мимо. В этом прозрачном облаке, взмывающем от подземной парковки до парковки на крыше и проваливающемся обратно, обращается она к Творцу мира: “Возьми все, что у меня есть, только верни виолончель. Я обещаю восхвалять Тебя каждый день до конца своей жизни. Клянусь не прикасаться к смычку в святую субботу! Клянусь не ходить к Йонатану домой. Умоляю Тебя, прости…”
В лифт набиваются японские бизнесмены в одинаковых костюмах, с бейджами и серебристыми телефонами. Запах лосьона после бритья заполняет кабину. Все низенькие, как и Габриэла, но держатся от нее на расстоянии, точно от прокаженной. Едва двери лифта открываются, Габриэлу выплевывает наружу, и она обнаруживает себя на третьем этаже.
Все дороги снова ведут к слону. Только слон теперь пуст. Пара охранников – мужчина и женщина, вооруженные рациями, – выступают живым заслоном для тех, кто все еще осмеливается оставаться рядом.
– Что неясно?! Отошли подальше!
– Подозрительный объект, всем отойти!
– Но там мой телефон! – кричит молодая мамочка.
– Заложить бомбу на детской площадке… – цокает языком холеный мужчина.
– Террористы! Антисемиты! – с неожиданной яростью выпаливает старушенция в парике.
Сразу за слоном есть подвесной мост, ведущий к маленькому игрушечному домику, и там, на зеленом резиновом покрытии, как черный окаменевший дракон, лежит на боку ее футляр с виолончелью.
Немудрено вспомнить сейчас, как она поставила его рядом со стеной и даже подперла мягким кубом, чтобы перекрыть подход. Она просто хотела заглянуть в слона и сразу уйти. Вспомнить первый и, возможно, последний поцелуй в ее жизни. Прежде чем Габриэла перейдет к расплате за грехи и самобичеванию за гротескную беготню по Центру, она прикрывает пальцами глаза и шепчет: “Спасибо, Господи”.
12:45–13:30 Музыковедение
Мы продолжаем с григорианскими песнопениями. В каждом монастыре монахи собирались в хор и пели стихи из Книги Псалмов. Не каждый был одарён приятным голосом или музыкальным слухом.
Трио из молодой мамы (альт), холеного мужчины (тенор) и старушенции (бас) взрывается полифоническим негодованием:
– Что тут подозрительного? Это просто виолончель!
– Это бомба в футляре виолончели!
– Антисемитские террористы!
Габриэла, которая стоит с участниками хора за полицейской лентой, слишком напряжена, чтобы издать хоть звук. Где-то в глубине души она надеется, что голоса стихнут, а она сможет забрать виолончель и убраться отсюда подальше.
Толпа растет, охранница предлагает охраннику вызвать робота для обезвреживания бомб, но трио отзывается стаккато:
– Пустите – там лежит мой телефон!
– Виолончель – она же стоит кучу денег!
– Израиль жив и террористам отомстит!
