суровом сезоне. Я напоминаю себе, что у них нет кхая, чтобы согреть их. Я напоминаю себе, что они провели много времени в слишком теплой пещере-корабле с трусливыми Траканом и Кап-таном. Вот почему они не любят холод и ведут себя так, как будто он их убивает.
Но все равно неприятно слышать их жалобы.
Та, что в моих объятиях, молчит. Она — единственная. Даже Чейл, их лидер, пожаловалась Вазе на холод. Та, что у меня на руках, так тиха, что только постоянная дрожь ее маленького тельца говорит мне о том, что она жива. Она, из всех женщин, имеет право жаловаться, но она ничего не говорит, держа свои слова при себе. Возможно, она все еще отходит от ошейника.
Наверняка. Я все еще в ярости. Огонь моего гнева все еще горит глубоко в моем животе. Пройдет много лун, прежде чем он покинет меня. Женщине никогда, ни в коем случае нельзя причинять вред. Когда-либо.
Вот почему мне все равно, что большой корабль-пещера снова улетит, не попрощавшись. Я наблюдаю за происходящим с холодком в животе и смесью гнева и радости в сердце. Мне все равно, увижу ли я когда-нибудь снова Тракана или Кап-тана. Я наблюдаю, как корабль поднимается из снега и взмывает в небо так, как не летает ни одна птица, а затем исчезает в небесах.
И я рад этому. Люди здесь, и они с нами.
На ходу я изучаю молчаливую. Грязное облако ее гривы заставляет ее голову казаться больше, чем она есть на самом деле. Всякий раз, когда она выглядывает из-под нее, я не вижу ничего, кроме глаз. По-моему, она слишком худая, ее фигура более тонкая, чем у Фарли в молодые годы, и такая легкая, что я задаюсь вопросом, весит ли Эревэр больше.
Однако она свирепая. Я помню, как она царапалась и лягалась, когда я схватил ее. Не имело значения, что ей было больно — она все равно атаковала. Я испытываю невольное уважение к этому маленькому человеку… даже если от нее так ужасно пахнет, что у меня слезятся глаза от ее запаха. Она поднимает на меня взгляд, и выражение ее лица ничего не выражает, но я думаю, что я ей не нравлюсь. Я чувствую это. Иногда в ее странных человеческих глазах мелькает такое выражение, как будто она выхватила бы у меня из-за пояса нож и выпотрошила бы меня, если бы представился шанс.
И я нахожу это… забавным. Это гораздо лучше, чем плакать.
К тому времени, как мы добираемся до долины, остальные идут медленно, жалуясь на холод, ветер, воздух, снег, на все подряд. Ваза бесконечно терпелив, но я стискиваю зубы при каждом новом слове. У меня не хватает на это терпения. Я терпеливый охотник… но не тогда, когда дело доходит до нытья.
Поэтому я испытываю облегчение, когда в поле зрения появляется длинная тень ущелья и подъемник на его краю, который мы используем для подъема и спуска вниз.
Я испытываю меньшее облегчение, когда он двигается и появляются Лиз и ее пара Рáхош. У них за плечами висят луки, а их вещмешков с собой нет. Значит, охотились. Я проклинаю тот момент, когда это произошло, потому что у Лиз длинный язык. Сначала я хотел пойти прямо к вождю, чтобы объясниться. Теперь у меня не будет такого шанса.
Да будет так. Я выпрямляю спину, готовясь к резким словам Лиз.
Но она только ахает и пристально смотрит на каждое человеческое лицо. Затем она поворачивается ко мне с широко раскрытыми глазами.
— О боже, Бек. Что ты наделал?
Глава 4
БЕК
Я не буду извиняться. Я не сожалею о том, что сделал. Я разочарован, что не нашел отклика ни у одной из самок, но, во всяком случае, я дал своим товарищам-охотникам шанс на счастье.
Поэтому, когда мой вождь злится на меня, я терплю это молча. Когда его пара просто бросает на меня потрясенные взгляды, полные ужаса, я игнорирую их. Когда они спрашивают меня снова и снова: «Как ты мог?», я не меняю своего ответа.
Я точно знаю, что я сделал.
Я отдал блестящие кусочки металла самцу, которого больше никогда не увижу, в обмен на пары для моих друзей. Я привел новых людей в наше племя. Я не вижу в этом ничего плохого, даже если мои методы были не такими, какие одобряют Шорши и Вэктал. Как еще мы можем найти пар для других охотников?
Вэкталу легко сидеть и судить меня, когда рядом с ним его симпатичная пара, а у его ног — его комплекты. У него есть все, о чем он когда-либо мечтал. Ему не приходилось переживать сезоны одиночества, задаваясь вопросом, будет ли у него когда-нибудь пара, семья.
— Ты меня не слушаешь, — рычит Вэктал, на расстоянии вытянутой руки от моего лица. — Я говорю тебе, как я разочарован, а ты смотришь на меня с этим пустым выражением на лице.
— Вэктал, милый, — тихо произносит Шорши. — Успокойся. — Она встает на ноги и протягивает ему его младшую дочь Вэкку. — Подержи ребенка.
Он хмуро смотрит на свою пару, но забирает у нее свою маленькую дочь, явно не переставая бушевать. В тот момент, когда ее заключают в его объятия, она сосет свой большой палец, глядя на него большими встревоженными глазами. Он вздыхает и крепко обнимает ее, похлопывая по спинке.
— Я спокоен.
Шорши бросает на меня сердитый взгляд, но ее голос бесстрастен.
— Я просто не понимаю, о чем ты думаешь, Бек. Ты не можешь красть людей и привозить их сюда.
— Я их не крал, — говорю я ей. — Это сделал Тракан.
— Он украл их для тебя. Это так же плохо! Зачем он это сделал?
— Мы стали друзьями, — говорю я ей, хотя теперь слова кажутся кислыми у меня на языке. Я думаю о том, как он надел ошейник на маленькую грязную самку, и мне становится стыдно. Если он не знает, что причинять боль женщинам неправильно, как я могу доверять другим его решениям? — И женщины будут здесь счастливы.
— Ты этого не знаешь, — восклицает Шорши, и это так громко, что ее дочь подпрыгивает. С разочарованным вздохом она забирает маленькую Вэкку у Вэктала и крепко прижимает ее к себе, пытаясь успокоиться. — Ты этого не знаешь, — повторяет она более низким, спокойным голосом. — Возможно, у них дома есть семьи. Работа. То, что им небезразлично. Или, эй, вот мысль — возможно, они не захотят провести остаток своей
