человек не может быть иным, кроме как вечно спешащим, задерганным, блуждающим в бессмысленной вселенной, преследуемым нехваткой времени. Но человеку, как Диотима поучает Сократа, свойственна влюбленность в бессмертие, что делает его падким на «суррогаты Бога» (Ницше). И «тысячелетний рейх», и «коммунистическое государство всеобщего благоденствия» намеренно задуманы как мирские альтернативы изгнанной вечности. И нынешнее западное общество не согласно на меньшее. Его важнейшие столпы, массмедиа и социально-капиталистическая экономика не случайно провозглашают вероучение: новизна, скорость, прогресс — разумеется, всё это на уровне потребительских товаров, а потом предлагают свободу, чтобы с этими побрякушками мы были счастливы. Мы должны чувствовать себя вечно молодыми, всё новое всегда считать лучшим, чем прежнее. Никаких ограничений, а о смерти вообще лучше забыть.
IV
Первая мировая война поставила Томаса Манна лицом к лицу с вопросом, остаются ли в силе его идеи относительно человека, искусства, истины и морали. Betrachtungen eines Unpolitischen [Размышления аполитичного] — отчет о трудных, но серьезных раздумьях. Продолжением этого было также осознание факта, что на первое место выступает гораздо более фундаментальный вопрос, который вместе с ним будет занимать многих: вопрос о самом времени. Что такое власть времени? Может ли все еще существовать в это новое время что-либо самоценное, непреходящее? Есть ли еще прибежище для низложенной вечности? И не один художник не уклонится от вопроса, могут ли, должны ли его творения сохранять вечную Ценность. Возможно ли, чтобы в неразрывно связанных с временем формах было выражено нечто непреходящее?
В письме, которое за пять дней до смерти Винсент ван Гог пишет своему брату Тео, он говорит о некоторых своих картинах, «которые даже в разладе сохраняют спокойствие». Если это может быть дефиницией большого искусства — что, как я полагаю, таковой и является, — тогда Ulisses [Улисс] Джойса, Four Quartets [Четыре Квартета] Элиота, Recherche [В поисках за утраченным временем] Пруста, но также и кубистские полотна Пикассо, додекафонная музыка Шёнберга и Sein und Zeit [Бытие и Время] Хайдеггера поистине великие произведения. Они приняли вызов Первой мировой войны и выразили парадокс XX века. Сознавая, что любая попытка выразить новую действительность прежним языком принуждает ко лжи, эти художники сумели создать язык, в котором явлена современность, с ее всевластием времени и с новой перспективой изображения человеческой реальности. Вместе с тем это не только поиски нового измерения в обращении к вечности — которые Пруст типически локализует в тех или иных местах «потерянного рая» и которые мы лишь благодаря случаю можем на мгновение обрести в «навязанной памяти», — они высвобождают благодаря этому новому языку свои творения из-под власти времени. Значительность этих произведений возносится над забвением и бессмысленностью.
Томас Манн также не мог игнорировать этот вызов. Среди исковерканной жизни и упадка ценностей; среди слепой веры во всё новое и в никогда не прекращающийся прогресс, но при том чтобы намертво держаться за старое; среди все более громкого пения сирен о земной вечности — тоталитаризме, он ищет ответ на вопросы своего времени.
В лекции Meine Zeit [Мое время] писатель приходит к выводу, оглядываясь на все эти годы, что уже не разделял образ мыслей своих Размышлений аполитичного почти сразу же после их публикации в 1918 году. Это так. Но он расстался не с ценностями, которые защищал, но с наивной верой в консервативную, националистическую политику как хранительницу его идеального мира. Также и у него наконец созрело понимание, что не только бессмысленно, но и опасно продолжать держаться политических форм, которые изжили себя. Именно для того чтобы сохранить верность своим идеям, нужно быть открытым к изменению существующих форм. Поддерживать исторические формы, утратившие выразительность, всегда будет бегством в обскурантизм.
В январе 1919 года социал-демократическая газета Vorwärts [Вперед!] обращается к интеллектуалам, и среди них — к Томасу Манну и его брату Генриху, с просьбой ответить на короткий вопрос: чего ждать, от новой Германии. Если в Рассуждениях аполитичного человек как существо метафизическое противостоял социальной перцепции Zivilisationsliteraten, на сей раз звучит поразительный ответ; «Не может быть никакого сомнения (в том числе и у тех, кто никоим образом не являются приверженцами марксизма как догмы или мировоззрения) что политическое будущее должен определять социальный вопрос — как в национальном, так и в интернациональном плане». Впрочем, Томас Манн прибавляет, что, если социальное или социалистическое государство откажется от духа гражданственности, общество неизбежно скатится к «диктатуре пролетариата и к варварству».
В его книге понятие Humanismus противопоставляется понятию Kultur как выражение поверхностного, оптимистического и демократического образа человека, выдвигаемое его противниками. В мае 1921 года Томас Манн записывает в дневнике; «Разговор о проблеме немецкой культуры. Гуманизм — это не немецкое, но это необходимо». Эта мысль придает ему силы примириться со своим заболевшим старшим братом. 31 января 1922 года он посылает ему цветы и пишет на карточке: «Мы прошли через трудные дни, но самое страшное уже позади, и теперь всё будет хорошо — в общем, если ты, так же как и я, захочешь этого от всего сердца».
Летом 1922 года Вальтер Ратенау, министр иностранных дел в период Веймарской республики, еврей, был убит правыми экстремистами. Потрясенный, терзаемый вопросом, к чему приведет это злодеяние, Томас Манн в торжественной речи, которую он должен был произнести по случаю шестидесятилетия — ныне почти забытого — писателя Герхарта Гауптмана, решает высказаться публично в поддержку республики — того, с чем он прежде боролся. Тема лекции, прочитанной им 13 октября 1922 года в переполненном Бетховенском зале в Берлине, так и звучит; Von Deutscher Republik [О Германской республике].
Войны, такой, какую описывал Толстой в своем великом романе, войны, с ее стихией мифа, поэзии, более не существует, увещевает он свою аудиторию. Нынешняя война — кровавая оргия, гибель, безусловная подлость. Желание героики — донкихотствующий обскурантизм. С обскурантизмом нужно бороться, ибо под маской Germanentreue [верности всему немецкому] он ведет к грубости и насилию. Демократия и республика — неоспоримые факты. Те, кто отстаивают Kultur, должны быть заодно с теми, кто поддерживает мир и существование демократической республики. Кроме того, зададимся вопросом, разве прежние государственные учреждения не препятствовали реализации германского идеала; разве воззрения Гёте, Ницше, Гёльдерлина не звучат в полную силу лучше всего именно при демократии?
Томас Манн защищается от утверждений, что этими взглядами якобы предает свои собственные идеи. Он объясняет, что написал Betrachtungen eines Unpolitischen, чтобы защитить фундаментальные ценности. Это консервативная книга. Она написана не ради прошлого, но ради будущего. Идеи, которым она посвящена, чтобы оставаться плодотворными, должны обрести новые формы и двигаться дальше вместе с потоком жизни. И,
