его никто не избежит. Волк – лютая болезнь, испытание от Господа.
– А лиса? – поднял брови Лев Арнольдович.
– Лиса – смерть. Ее нельзя обхитрить, все попадут к ней на язык. Колобок – Иисус Христос! – радостно продолжил Христофор.
– Иисус был худощав! Он постился, – встряла я.
– Колобок! Иисус – Колобок! – стоял на своем Завоеватель.
– Точно батюшка такое рассказал? – Тюка заглянула на кухню, недоуменно качая головой.
– Это старая сказка на новый лад, – объяснил Христофор.
– Ну тогда ладно, – успокоилась Марфа Кондратьевна.
– Я играю в православном спектакле! – сообщил Христофор, чем окончательно поверг нас в шок.
– Трехгрошовая пьеса? – скептически поинтересовался Лев Арнольдович.
– Нет! – Христофор надулся. – У меня одна из главных ролей! Я – херувим! Пьеса называется «Изгнание из Рая»!
– Когда премьера? – уточнила я.
– Завтра!
Назавтра все встали поздно, и, как я ни подгоняла домочадцев, они опаздывали, потому что Марфа Кондратьевна никак не могла отыскать среди транспарантов целые колготки и приличную шапку и пошла на спектакль в рваных колготках, черной водолазке и черной юбке, которые не снимала несколько недель, и в кепке, как у Ленина. Носки она натянула разные – черно-белый полосатый на правую ногу и оранжевый с красным бантиком – на левую. Какие отыскались! Лев Арнольдович тоже всегда ходил в разных носках.
В автобусе нас ждали приключения.
– Дамочка, – сказали Марфе Кондратьевне, – ваши дети скачут по сиденьям, как обезьяны, качаются на поручнях! Сделайте что-нибудь!
– Не понимаю вас, – ответила Марфа Кондратьевна с блаженной улыбкой на лице. – Дети ведомы Господом…
– Что это такое! Прекратите ноги вытирать о мою шубу! – истошно вопила какая-то старушка.
Тюка продолжала улыбаться.
– Женщина! Вы им мать или кто?! – возмутились пассажиры.
Я специально не вмешивалась, решив посмотреть, что будет.
– Мама! – Христофор свесился с поручня над сиденьями вниз головой. – Посмотри, как я могу!
Грязь с его ботинок потекла за шиворот пассажирам.
– Ой! Что же вы к детям пристали? Это ангелы, – выдала защитница прав.
– Христофор! Любомир! Ну-ка, живо сюда! – не выдержала я.
Через минуту они стояли рядом:
– Слушаемся, Полина!
Пассажиры посмотрели на меня с восхищением. Школьные охранники (мускулистый парень и пожилой, но крепкий дядечка) насторожились, увидев нашу внушительную компанию, и наотрез отказались пропускать Аксинью.
– Сумасшедшую впустить не можем, она детям вред причинит! – Нам перекрыли вход.
Аксинья от возмущения зацокала.
– Она не сумасшедшая! Она находится в своей вселенной, дураки! – обиделся на них Лев Арнольдович.
– А это еще кто? – охранники указали на меня, а затем потребовали: – Немедленно покажите паспорт!
– У меня с собой паспорта нет, – ответила я, подумав, что показывать документ нельзя: в нем написано, что я родилась в Чечне, а это все равно что черная пиратская метка.
– Я тридцать лет в милиции отработал, в девяностых бандитов крышевал и без паспорта даже не разговариваю. Уходите! – заявил пожилой охранник.
– Полина – моя старшая дочка! – не моргнув глазом, соврала Марфа Кондратьевна. – Она мне с младшими помогает!
– Нет! – охранники дружно взялись за дубинки. – Пошли отсюда! Живо!
Ситуация начала накаляться.
– Пропустите! – Марфа Кондратьевна попробовала зайти с другой стороны. – Я многодетная мать! Я правозащитница!
– Вы всё равно опоздали! – сказал парень, нахмурившись.
– Убирайтесь отсюда! – рявкнул дядечка и помахал перед нами дубинкой.
– Как ты, плебей, только осмелился произнести подобное в присутствии Завоевателя?! – возмущенно вскричал раскрасневшийся Христофор. – Ты – смерд, а я – гроза океана. Я никого не боюсь! Получай, милицейская крыса! И он со всей мочи врезал ребристой подошвой сапога по лодыжке пожилому охраннику. От неожиданности оба охранники оторопели, а тот, что получил сапогом, скорчился и прошипел:
– Удавлю паскуду! Своими руками порешу!
– Да как вы смеете! Это ребенок! – пришел в негодование Лев Арнольдович.
В этот момент Аксинья схватила молодого охранника за плечи и, повалив на пол, начала душить.
– За мной! – скомандовала Марфа Кондратьевна и бросилась в лабиринты школьных коридоров.
Я, Ульяна, Христофор и Любомир в какой-то момент обогнали Тюку и помчались впереди, а за ней, ругаясь на чем свет стоит, несся Лев Арнольдович, таща за собой с упоением завывающую Аксинью.
Охранники кинулись следом, но в запутанных коридорах нас потеряли: мы с воспитанниками заскочили в подсобку, где не горело электричество. Дверь за нами захлопнулась. Мы лихорадочно стали искать другой выход, сдвинули пластиковую ширму и оказались на сцене, где разворачивалось театральное действо.
– Нельзя вкушать манящий грешный плод! Господь всевидящий немедленно настигнет! И будет кара! Кара всем грядет! – продекламировал смуглый Адам лет десяти.
Оробев от софитов, Любомир поскользнулся и, запутавшись в декоративном плюще райского сада, неуклюже свалился в зрительный зал. Детишки в партере довольно захохотали.
Сообразив, что произошла нелепая ошибка, я, Христофор и Ульяна попятились назад, к ширме, но тут, как назло, в подсобку влетела Тюка, а за ней Лев Арнольдович с Аксиньей. Оттого, что двигались они стремительно, а мы пятились им навстречу, произошло опасное столкновение: наша компания завертелась клубком и кувырком.
Зал взорвался аплодисментами.
Лев Арнольдович первым сумел вскочить на ноги и заголосил, не обращая внимания на зрителей:
– Вы опозорили отца! Позор вам! Позор!
– Что он сказал? Творца? – зашептались в зале. Маленькая белокурая Ева в розовой накидке растерялась, широко раскрыв голубые глаза и в ужасе схватившись за животик.
– Этот мужик с бородой – Бог! Он шибко разозлился, – с настоящим актерским мастерством подыграл нам юный Адам. – Настал для грешников час расплаты!
– Вон отсюда! Вон! – орал Лев Арнольдович с перекошенной физиономией и от досады топал ногами.
Марфа Кондратьевна, я, Христофор, Ульяна и Аксинья, согнувшись в три погибели, поползли со сцены.
– Браво! Браво! – раздавались голоса родителей, которые вместе с детьми пришли на спектакль. – Оригинальная постановка! Сильно!
В черной рясе к нам торопливым шагом приближался хмурый священник.
– Учитель! – признал его Христофор и заполз за чьи-то ноги.
Дети на сцене, которые играли херувимов и демонов, стояли с открытыми ртами, совершенно позабыв слова пьесы. Ева в смятении прижалась к Адаму. Лев Арнольдович театрально взмахнул рукой, потряс бородой и спрятался в подсобке. Зрители продолжали хлопать.
– Так и знал, что вы натворите дел! – недовольно забормотал священник.
– Извините, – сказала я. – Мы от школьной охраны убегали.
– Занавес! – громко произнес он.
Марфа Кондратьевна тщетно пыталась найти сумку, оброненную в суматохе.
– Знаю я эту семью, – кивнул мне батюшка. – Вы их помощница?
– Да.
– Святой вы человек. Пойдемте к столу, дети-то, скорее всего, голодные.
– Спасибо, – сказала я.
– Не буду вас ругать, вылезайте. – Священник вытащил Христофора и Любомира из-за кресел, где те прятались. И представился: – Меня отец Феофан зовут.
– Полина, – сказала я.
– Мы не виноваты, – начала выкручиваться Тюка. – Мы вовремя пришли, а охрана нас не пускала.
