могла показать свою рану тому, кто, как мне казалось, и сам ранен.
– Скажи ей, что любишь ее. Думаю, этого ей будет достаточно.
Я просто покачала головой. Он снова заговорил.
– Я не могу тебе с этим помочь.
Небо издало громкий крик. Этот крик взорвался близко и громко, будто исходил из моего сердца, в тишине, которая повисла между нами. Я тяжело сглотнула и медленно повернула голову к Карану, прижала подбородок к плечу и посмотрела на него. Мужчина подтянул колени к животу, обхватил ноги руками и переплел пальцы. Он выглядел сейчас намного моложе. Выступающий кадык мягко двигался, когда он глотал. Каран медленно моргнул и глубоко вздохнул, отчего его плечи поднялись вверх.
– Я был очень молод, когда потерял мать, – спокойно начал он. – То, что я знаю, ограничено тем, что знает маленький ребенок. Я уверен, ты более осведомлена в этом вопросе, чем я.
Я чувствовала, что входила в круг, который становился все уже и теснее. Я тяжело сглотнула и ни на секунду не сводила с него глаз, но и не могла сказать ни слова.
Мужчина глубоко вздохнул.
– Она покончила жизнь самоубийством.
Я медленно впилась ногтями в кожу, боль, пронзившая сердце, была настолько сильной, что, если бы я не сжала губы, могла бы закричать. Быстро отвела от Карана взгляд и подтянула колени к груди. Я не хотела смотреть в лицо его прошлому, это было похоже на взгляд в мутную воду.
– Души тех, кто покончил жизнь самоубийством, не будут приняты на небеса. – Он глубоко вздохнул. – Значит, нет рая под ногами моей матери. Не обижай свою мать, пока под ее ногами еще рай. Так легко потерять его.
– Каран…
– Я потерял свою мать, а моя мать потеряла свою загробную жизнь. – Мужчина засмеялся, но это был не смех.
Я посмотрела на него, меня разрывало от этого зрелища.
– Прости, мне так жаль, – пробормотала я. Каран посмотрел на меня краем глаза. Его черные глаза выглядели достаточно сильными, чтобы разорвать завесу ночи. В них росли черные когти. Чтобы увидеть душу во всей ее наготе, достаточно было посмотреть в глаза хозяину этой души.
Глаза Карана Чакила могли видеть мою душу во всей ее наготе.
– Прошло много времени с тех пор, как я перестал грустить. – Он подмигнул. – Наверное, когда я оставил свою печаль за дверью, жгучий кислород впервые проник в легкие.
– Когда ты перестанешь смотреть на меня как на маленькую? – спросила я, подняв брови.
– Я не смотрю на тебя как на маленькую, – сказал мужчина, покосившись на меня. – Это правда, я говорю, что ты маленькая, просто чтобы позлить, но сейчас я определенно не вижу тебя маленькой.
Я покачала головой и посмотрела на Карана. Его темный взгляд внезапно упал на мои губы, а затем с огромной скоростью снова вернулся к глазам; он был беспокойным.
– И поэтому ты продолжаешь называть меня соплячкой? – проворчала я.
– Я люблю называть тебя соплячкой, но это не имеет никакого отношения к возрасту.
Люблю. И мое сердце, и мозг на мгновение остановились и посмотрели друг на друга, подчеркивая это слово. Я буквально ощущала то, как каждая буква в слове летела, как песчинка, и приземлялась в душу. Каран Чакил был самым искренним чувством, которое только мог ощутить оцепеневший человек.
Я почувствовала давление крови на своих щеках. Молясь, чтобы Каран не заметил, отвела от него взгляд. Дождь утих, но не прекратился. Я на мгновение задумалась о дожде, который нас объединял. Все наши моменты мы пережили в дождливые дни, может быть, поэтому каждая капля напоминала мне о нем.
Угольное отражение его лица прозрачными каплями дождя падало на тротуары.
– Я не помню, сколько мне было лет, когда я в последний раз по-настоящему плакала, – сказала я и почувствовала его взгляд на своем профиле, но не смотрела на Карана, так этот разговор был намного проще. – Мой отец всегда громко кричал. Иногда бил меня, иногда мою мать. Она отвозила нас с Дефне на холм. Мы сидели на скамейках и смотрели на город. Мама и Дефне плакали. Иногда я тоже плакала. – Губы слегка приподнялись, но я не засмеялась. – Я обнимала Дефне, как старшая сестра. Пока она громко рыдала у меня на руках, я всегда плакала незаметно. Она не замечала, потому что была у меня в руках, но я плакала за нас обеих. Плакала за свою мать. За ту жизнь, которой мы жили. Ни мать, ни Дефне этого не видели, но я плакала. Я молчала, но продолжала плакать. – Я сглотнула. – Знаешь, моменты, когда отец меня любил, очень редки. На самом деле их почти не существует. Когда я думаю об этом, то чувствую себя нищей.
Наступило небольшое молчание. Мои губы открылись, закрылись и снова открылись.
– Однажды я… я была очень голодна. Шла из школы домой, был обеденный перерыв. Открылась новая кондитерская, и там готовили шоколадные пончики. Когда я их увидела, они меня очаровали. Я встретила отца на холме возле кондитерской. Пять миллионов старыми деньгами… – Я засмеялась. – Пять лир нынешними… Я попросила пять лир. Он не дал. Но дело не в этом. Из-за него порвались мои любимые колготки. Это просто воспоминание, которое я храню и не могу стереть. Бывали случаи и похуже, однажды он держал меня за руки и прижимал их к горячей плите только за то, что я попросила шоколада. – Каран был поражен. – Я больше не могу ничего у него просить. Часто отец так кричал, что мы с Дефне дрожали от страха. – Я покачала головой. – Можно ли не бояться? Он часто кричал так, будто хотел забрать наши жизни.
Мои брови нахмурились. Принятие было скрыто в морщинке между моими бровями. Я осознавала, насколько тяжелыми были вещи, которые пережила. Конечно, я знала, что в этом мире существовала гораздо большая боль, но боль каждого была самой тяжелой для него. Никто не мог знать чужое горе, не испытав его, даже если бы это было возможно, не все бы реагировали одинаково на одну и ту же боль.
– После того дня я больше никогда не ела шоколад, – прошептала я.
– Его отношение к вам всегда было таким?
– Да, – прошептала я. – Как-то мама приготовила пиде, он на что-то рассердился и разбил стеклянный журнальный стол, на котором все лежало, а затем показал мне на пиде на полу и сказал съесть это. – Я впилась ногтями в колени. – В ту ночь я легла спать голодной. Потом постепенно перестала появляться на ужинах и перекусывала в своей
