И тверд, неколебимГерой наш бед в пучине,Не содрогаяся, противися судьбине,Прилив и рев молвы душою отражал.
Прибытие Кутузова в армию 17-го августа в Царево-Займище
Барклай-де-Толли отбивался, затягивал Наполеона, но войско русское желало битвы валовой. Барклай делал свое дело, и Кутузов с первого шага принялся за свое дело. Орлиным полетом воспрянул дух русских воинов, а хитрый вождь, под размахом крыл его, готовил отступление к Москве, не за отбой Москвы, но чтобы, перешагнув за Москву, заслонить ею Россию и отстаивать Россию.
Исполинское нашествие требовало великих жертв: одна принесена была на берегах Днепра, другая ожидала рокового своего часа на берегах Москвы-реки. А потому вследствие обдуманного нового отступления и чтобы не затруднять войска излишнею громоздкостью при отступлении, Кутузов почти за неделю до битвы Бородинской отправил несколько рот конной артиллерии по Рязанской дороге. В том числе была и рота двоюродного брата моего Владимира Андреевича Глинки.
Взгляд на Москву до битвы Бородинской
Каждый день по улицам во все заставы, кроме Смоленской или Драгомиловской, тянулись вереницы карет, колясок, повозок, кибиток и нагруженных телег. Иные отправляли на барках всякую утварь домашнюю; иные увозили с собою и гувернеров детей своих. Упоминаю об этом не в укоризну, а скажу только, что такие вывозы и выезды крайне сердили и раздражали народ. Казалось, что Москва выходила из Москвы. Оповестить явно и торжественно нельзя было: в таком случае и без входа в нее неприятелей она сорвана б была с основания своего.
А в это время при буре нашествия и разгроме Москвы тогдашний добрый обер-полицмейстер Ивашкин строил большой деревянный дом под Новинским. С досадою взглядывая на эту стройку, прохожие говорили: «Вот еще и домы затевают строить!»
Высылка из Москвы некоторых иностранцев
В это время, увлекаясь мечтою, граф придумал высылку из Москвы некоторых уроженцев Франции на барке в струи волжские. В послании к ним он сказал: «Взойдите на барку и войдите в самих себя». Это по-французски каламбур или шутка: «Entrez dans la barque, et rentrez dans vous merries». Но для высылаемых это было не шуткой.
Опасались, может быть, что народ, при вторжении Наполеона в Москву, посягнет на них? Я близок был к народу; я жил с народом на улицах, на площадях, на рынках, везде в Москве и в окрестностях Москвы, и живым Богом свидетельствую, что никакая неистовая ненависть не волновала сынов России.
Разномыслие
Между тем разномыслие час от часу усиливалось в стенах Москвы. Жар рвения, вспыхнувший в душах народа в первой половине июля, хотя и не остыл, но как будто бы расструивался. Кто видел извержение Этны и Везувия, тот знает, что бурно кипящая лава, встретясь не с громадою камней, но с каким-нибудь осколком, отпрядывает мгновенно и сворачивает с пути своего. Это можно применить и к стремлению духа народного.
Малейшее отклонение от первоначального его направления раздваивает и ослабляет его. К заглушению мысли о предстоящей опасности занимали умы народа сооружением на Воробьевых горах какого-то огромного шара, который, по словам разгульной молвы, поднявшись над войсками Наполеона, польет огненный дождь, особенно на артиллерию. Шутя или не шутя, мне предлагали место на этом огненосном шаре. Я отвечал: «Как первый московский ратник, я стану в срочный час в ряды ополчения; но признаюсь откровенно, что я не привык ни к чиновному возвышению, ни к летанию по воздуху. У меня на высоте закружится голова».
