Эллен узнала об этом первой, и ей же предстояло шить новые наряды.
Хотя Эллен была очень молода, для хозяйки она делала все: расчесывала волосы, помогала одеваться и мыться (со временем это стало непростой задачей), следила за гардеробом и занималась шитьем[113]. В таком положении были преимущества: Эллен не приходилось работать на хлопковых плантациях, она лучше питалась и одевалась. Однако работа не прекращалась ни днем, ни ночью – и приказы приходилось выполнять не только хозяйки, которую она хорошо знала, но и незнакомого хозяина.
У нас практически нет информации об отношениях Эллен с человеком, которому суждено было стать ее главным публичным противником, Робертом Коллинзом. Хотя сохранились документы, что Коллинз и его деловые партнеры использовали рабов в качестве обеспечения своих финансовых соглашений[114]. Другие документы говорят о более личном аспекте.
Коллинз, по его собственным словам, «привык к рабству с раннего детства» и благодаря «большому опыту» считал себя экспертом в этой области. Его брат Чарльз, с которым он часто вместе вел дела, был настоящим работорговцем[115]. Роберт сам писал об опыте рабовладения в книге «Очерки об отношении и управлении рабами» – своего рода руководство рабовладельца, где подробно изложены его взгляды по теме.
На восемнадцати страницах описаны самые полезные приемы – от практических («Питание рабов») до более философских («Дисциплина»), – и каждый подкреплен доводами и подтверждениями. Так, например, «жилища негров» следовало строить на 60 сантиметров над землей, дома должны были иметь размеры 5 на 6 метров, каждая семья должна проживать в отдельном доме, чтобы избежать деморализующей и пагубной для здоровья тесноты.
Он советовал внимательно относиться к их питанию и одежде, несмотря на увеличение расходов: «Аккуратность в одежде важна для здоровья, комфорта и гордости негров». Это приоритет для рабовладельца: «Чем больше гордости и самоуважения сможете в них вселить, тем лучше они будут вести себя и тем более полезными станут».
«Регулярность» – излюбленное слово Коллинза. Он советует: «Необходимо регулярно обеспечивать неграм послабления и привилегии», но только по разрешению, «поскольку они – люди, которые всегда руководствуются принципом “дашь палец, откусят руку”».
Наказания рабов, по мнению Коллинза, «не вселяют в них чувства мести, как в индейцев или белых, но усиливают привязанность и способствуют счастью и благополучию». Более того: «Рабы не испытывают уважения или любви к хозяину, который позволяет им слишком много, или который из чувства страха или ложной гуманности не проявляет должной жесткости, необходимой для развития производства и поддержания порядка». Коллинз пишет, что хозяин должен защищать рабов от самих себя, поскольку «при первой же возможности сильный будет обижать слабого, мужья часто обижают жен, а матери – детей». По его мнению, рабовладение идет на пользу всем.
Для Коллинза все сводится к следующему: «На что жаловаться рабу Юга или его верному другу? На этой земле нет страны и места, где негритянская раса обладала бы такой стабильностью и безопасностью, как в Соединенных Штатах».
Мы не знаем, разделяла ли Элиза Коллинз взгляды мужа, но, как писали позже Крафты, она «определенно была более гуманной, чем большинство представителей ее класса» и не подвергала Эллен «худшим ужасам рабства»[116]. Когда Эллен допускала промахи, Элиза не отправляла ее на порку, где ту могли еще и изнасиловать. Со временем единокровные сестры привыкли к своим ролям. Эллен стала так хорошо понимать потребности и желания Элизы, что превратилась в хозяйскую любимицу.
И хотя две дочери Джеймса Смита жили под одной крышей, между ними существовала пропасть. Одну сестру звали «миссис», другой приходилось отзываться на презрительное «ниггер»[117]. Эллен надолго запомнила, как ее унижали этим словом, и научилась «не доверять белым»[118]. Прошло много лет, прежде чем она узнала, что добрыми и злыми могут быть люди с разным цветом кожи.
* * *
Эллен ехала дальше, и каждый оборот колес знаменовал поворот в ее судьбе. Она путешествовала, не забывая о Коллинзах. Сколь бы просвещенными те ни считали себя, обнаружив ее бегство, могли проявить страшную жестокость. Эллен помнила не только о единокровной сестре-рабовладелице, но и о другой родственнице, еще одной южной красавице, которая вела себя иначе.
Близ реки Окмалджи среди леса жила семья Хили: Мэри Элиза, которую в одном из источников называют сестрой матери Эллен, вступившая в преступную связь с хозяином, ирландским иммигрантом Майклом Моррисом Хили[119]. Отличал эту семью не факт сексуальных отношений – отец Эллен тоже не гнушался подобным. Разница в том, что Хили считал Мэри Элизу своей единственной женой, а десятерых детей – собственными детьми. Они жили как муж и жена, а не как хозяин и рабыня. Подобные отношения считались абсолютно запретными.
Они могли называть друг друга мужем и женой, только по закону могли быть лишь хозяином и рабыней. Освобождение рабов в Джорджии было запрещено. Ранее граждане штата могли даровать свободу рабам по завещанию, как сделал Джордж Вашингтон (хотя и с оговорками) в Вирджинии[120]. Однако в то время Хили не мог освободить ни Мэри Элизу, ни собственных детей. И неважно, что у них белый отец и сами они походили на белых. Существовало «правило одной капли»: одной капли черной крови достаточно, чтобы человека считали черным[121]. Более того, мать навсегда должна остаться рабыней. Черный цвет кожи и рабство считались постоянными и неизменными состояниями – эту презумпцию Хили, а теперь и Эллен полностью перевернули.
Со временем отец переправил детей в Массачусетс, где те жили и учились. Мэри Элиза родила десятого, последнего ребенка, и они планировали перебраться на Север и поселиться вместе с детьми.
Эллен знала об этой семье и их необычных маневрах – по-видимому, этот пример ее и вдохновил. Приближаясь к Саванне, она черпала уверенность в их успехах: ведь детям удалось благополучно добраться до Севера. Как и ее кузены, она могла использовать светлую кожу, однако нужно было обеспечить безопасность еще и Уильяму. Первой остановкой стала Саванна.
Саванна
День 1, вечер: Среда, 20 декабря 1848 года
Дом странников
Когда поезд прибыл в «город тени и молчания»[122], наступила ночь, и лишь на площадях горели яркие огни. Деревья цвели здесь даже зимой: карликовые пальмы, мелии и огромные дубы, покрытые испанским мхом. Днем тенистые деревья образовывали живой щит, отражавший палящие лучи солнца. По ночам в некоторых частях города они светились, увешанные лампами.
Там, где в город вошли Крафты, не было ни тени, ни света, ни цветов,
