дубовые, отрывай от гроба по одной доске!
Бился-бился Илья, исцарапал руки, изодрал колени, не смог оторвать ни одной доски.
— Братец Илья Иванович, ты бери мой меч-кладенец, разруби крышку острым мечом!
— Не могу я, старший брат, твоего меча поднять!
— Наклонись ко мне, Илья, дуну я на тебя богатырским духом!
Дунул Святогор в маленькую щёлочку на Илью богатырским духом, и почуял Илья, что в нём силы вдвое прибавилось.
Схватил он меч Святогора, стал рубить по дубовой крышке.
От ударов богатырских гром по земле прокатился, искры посыпались, а куда ударит меч-кладенец, там железный обруч ставится.
Стонет Святогор:
— Наклонись ещё ко мне, Илья, я дохну на тебя, прибавлю тебе силы, а ты руби теперь крышку поперёк.
Наклонился Илья, дунул на него Святогор, у Ильи силы вчетверо прибавилось. Стал он крышку поперёк рубить. От крышки ни щепочки не валится, а за каждым ударом по гробу железный обруч ставится.
Перестал Илья рубить.
Взмолился Святогор:
— Припади, Илья, к щёлочке, передам я тебе всю мою силу, — может, ты тогда справишься.
— Нет, не надо, старший брат, — отвечает ему Илья. — Довольно с меня и этой силы, а то меня земля носить перестанет.
— Хорошо ты сделал, Илья, что меня не послушался: мёртвым бы духом я на тебя дохнул, и сам бы ты мёртвым у гроба лёг.
А теперь прощай, мой меньшой брат, возьми мой меч-кладенец, владей моей силой богатырской, а коня моего оставь хозяину, привяжи к гробу, никто с ним не сладит, кроме меня.
Замолчал Святогор, а Илья всё стоит и слушает. Опершись стоит о меч-кладенец, всё думает: не скажет ли ему старший брат ещё слово ласковое…
Трое суток простоял Илья, простился со Святогором-богатырём, привязал к гробу коня, опоясался мечом-кладенцом, положил поклоны глубокие, смахнул слезу и поехал тихо по Святым горам.
ИЛЬЯ ИЗБАВЛЯЕТ ЦАРЬГРАД ОТ ИДОЛИЩА
Едет Илья по чистому полю, о Святогоре печалится. Вдруг видит — идёт по степи калика перехожий, старичиме Иванчище. — Здравствуй, старичище Иванчище, откуда бредёшь, куда путь держишь?
— Здравствуй, Илюшенька, иду я, бреду из Царьграда. да нерадостно мне там гостилось, нерадостен я и домой иду.
— А что же там в Царьграде не по-хорошему?
— Ох, Илюшенька; всё в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан — страшное Идолище, всем дворцом завладел — что хочет, то и делает.
— Что же ты его клюкой не попотчевал?
— А что я с ним сделаю? Он ростом больше двух саженей, сам толстый, как столетний дуб, нос у него — что локоть торчит. Испугался я Идолища поганого.
— Эх, Иванчище, Иванчище! Силы у тебя вдвое против меня. а смелости и вполовину нет. Снимай-ка ты своё платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку свою горбатую: оденусь я каликою перехожею, чтобы не узнало Идолище поганое меня. Илью Муромца.
Раздумался Иванчище, запечалился:
— Никому бы не отдал я своё платье, Илюшенька. Вплетено в мои лапти-обтопочки по два дорогих камня. Они ночью осенней мне дорогу освещают. Да ведь сам не отдам — ты возьмёшь силою?
— Возьму, да еще бока набью.
Снял калика одежду стариковскую, разул свои лапотки, отдал Илье и шляпу пуховую, и клюку подорожную. Оделся Илья Муромец каликою и говорит:
— Одевайся в моё платье богатырское, садись на Бурушку-Косматушку и жди меня у речки Смородиной.
Посадил Илья калину на коня и привязал его к седлу двенадцатью подпругами.
— А то мой Бурушка тебя враз стряхнёт, — сказал он калине перехожему.
И пошёл Илья к Царьграду Что ни шаг — Илья по версте отмер дает, скоро-наскоро пришёл в Царьград, подошёл к княжескому терему. Мать-земля под Ильёй дрожит, а слуги злого Идолища над ним подсмеиваются; — Эх ты, калика русская нищая! Экий невежа в Царьград пришёл Наш Идолище двух сажен, а и то пройдет тихо по горенке, а ты стучишь-гремишь, топочешь.
Ничего им Илья не сказал, подошёл к терему и запел по-каличьему:
— Подай, князь, бедному калике милостыню!
От Илюшиного голоса белокаменные палаты зашатались, стёкла посыпались, на столах напитки расплескались, Слышит князь царьградский, что это голос Ильи Муромца, — обрадовался, на Идолище не глядит, в окно посматривает.
А великанище-Идолище кулака по столу стучит:
Голосисты калики русские! Я тебе, князь, велел на двор калик не пускать! Ты чего меня не слушаешь? Рассержусь — голову прочь оторву.
А Илья зову не ждёт, прямо в терем идёт. На крыльцо взошёл — крыльцо расшаталось, по полу идет — половицы гнутся. Вошёл в терем, поклонился князю царьградскому, а Идолищу поганому поклона не клал. Сидит Идолище за столом, хамкает, по ковриге в рот запихивает, по ведру мёду сразу пьёт, князю царьградскому корки-объедки под стол мечет, а тот спину гнет, молчит, слезы льёт.
Увидал Идолище Илью, раскричался, разгневался; — Ты откуда такой храбрый взялся? Разве ты не слыхал, что я не велел русским каликам милостыню давать?
— Ничего не слыхал, Идолище не к тебе я пришёл, а к хозяину — князю царьградскому.
— Как ты смеешь со мной так разговаривать?
Выхватил Идолище острый нож, метнул в Илью Муромца. А Илья не промах был — отмахнул нож шапкой греческой. Полетел нож в дверь, сшиб дверь с петель, вылетела дверь на двор да двенадцать слуг Идолища до смерти убила. Задрожал Идолище, а Илья ему и говорит:
— Мне всегда батюшка наказывал: плати долги поскорей, тогда ещё дадут!
Пустил он в Идолища шапкой греческой, ударился Идолище об стену, стену головой проломил, А Илья подбежал и стал его клюкой охаживать, приговаривать:
— Не ходи по чужим домам, не обижай людей, найдутся и на тебя старшие?
И убил Илья Идолище, отрубил ему голову Святогоровым мечом и слуг его вон из царства прогнал.
Низко кланялись Илье люди царьградские:
— Чем тебя благодарить, Илья Муромец, русский богатырь, что избавил нас от плена великого? Оставайся с нами в Царьграде жить.
— Нет, друзья, я и так у вас замешкался; может, на родной Руси моя сила нужна.
Нанесли ему люди царьградские серебра, и золота, и жемчуга, взял Илья только малую горсточку.
— Это — говорит, — мной заработано, а другое — нищей братии раздайте.
Попрощался Илья и ушел из Царьграда домой на Русь. Около речки Смородиной увидал Илья Иванчища. Носит его Бурушка-Косматушка, о дубы бьет, о камни трёт. Вся одежда на Иванчище клоками висит, еле жив калина в седле сидит, — хорошо
