котором у тебя нет дел, обязанностей… Вообще ничего нет. И как будто тебя самого нет.
Всю жизнь так нельзя прожить, а два дня – можно.
– А куда мы идём? Ты уже был здесь?
– Да, давно.
Он был в этом городе шесть лет назад. И ел мороженое. И теперь казалось, что он приехал на поиски этого мороженого. Причем он хотел купить его в том же месте, что и тогда: в парке, рядом с набережной.
Казалось, что вот-вот – и свет белого фартука просочится сквозь листву, и даже не он узнает мороженщицу, а она его. И скажет: «Ну, здравствуй. Шесть лет тебя здесь жду, а тебя всё нет и нет».
Наконец, нашли повозку с мороженым. Но это, конечно, была не та повозка, не тот продавец и не то мороженое. В городе встретили ещё несколько лотков, но они тоже не подошли.
Делать было нечего. Свобода – как отсутствие сюжета. Ищи мороженое, читай названия улиц, рассказывай о своём детстве.
Попадая в маленький город, ты сам несколько увеличиваешься, ты такой значимый теперь, ты единственен. А с тобой рядом мужчина. Или женщина. Или эльф. Неважно. В данную минуту это просто самое близкое к тебе существо. Возьми его руку – и это будет просто продолжение твоей руки.
…Они шли куда глаза глядят.
А глаза были жадными и смотрели во все стороны.
Его манили стены из фортификационного кирпича – старые заводы и фабрики, построенные в готическом стиле.
– Мне тоже нравится готика. И шотландские сказки. Особенно концовки этих сказок: «И жили они долго и счастливо. И, если не умерли, значит, живут до сих пор». Или такая: «Гости пировали много дней, и, если ещё не закончили, значит, и сейчас пируют». Там настоящее время не заканчивается.
Прохладная шёлковая ткань ветра гладила ноги и плечи. Тени ложились на дома, как краска на влажную акварельную бумагу.
Они вдвоём могли бы совершить злодейство или хотя бы украсть ложку из кафетерия. Город как будто специально для них убрал с улиц всех свидетелей. Но нет, ничего не происходило, никакого развития сюжета и объединяющего действия.
…Городу было скучно с ними, поэтому ночь пришла раньше, чем обычно. Явилась на Тверскую площадь, где главным был фонтан. Трогательный и торжественный. Как царь игрушечный.
– Пойдём к фонтану? А то приехали – а у фонтана не были, дураки, что ли.
Девушка кивнула. Ничего против фонтана она не имела.
– Знаешь, в моём родном городе было мало памятников, но был фонтан. Я часами на него мог смотреть… И смотрел.
Встреча с фонтаном была чем-то вроде компенсации после невстречи с мороженым.
Двое смотрели на него. И фонтан был несколько смущён таким вниманием. Обычно все шли мимо, лишь мельком поглядывая на его работу.
* * *
На следующий день город стал ещё меньше. Тверь превратилась в Торжок.
А прогноз погоды сообщал следующее: «+23, ощущается как +25. Лёгкий ветерок колышет волосы».
– Не прогноз погоды, а начало романа, – усмехнулась девушка.
Ветер и правда был нежным, теплым, ненавязчивым. Как и сам город.
Храмы, холмы, земля выворачивалась, дыбилась, скатывалась, как на картинах Петрова-Водкина.
Встречая очередной храм, девушка крестилась незаметно, словно стараясь не оскорбить чувства неверующих.
Он это заметил. И улыбнулся.
Улыбка совершенно меняла его лицо: детский человек, чей мальчик?
А потом он снова возвращался в себя: взрослый, обособленный. Уединённый в себе. Фортификационный человек.
…Вдруг город, по которому они гуляли, снова изменил облик: храмы пропали, дома исчезли, дороги размыло. Остались только лес и поле.
– Ты когда-нибудь была в панике?
– В смысле?
Он показал на табличку, стоявшую среди деревьев. На ней большими буквами было написано: «ПАНИКА».
– Что это?
– Деревня. С населением в семь человек.
– Интересно, как здесь называют жителей – «паникёры»?
И тут же представила, как достала местных жителей эта шутка.
…А прямо в поле, на столбе, висел телефон. Девушка взяла трубку. И услышала голос.
– Алё, здравствуй. А это кто? А в поле больше никого нет? Странно. Гроза, что ли, начинается?.. А ты не клади трубку, ладно? Расскажи лучше о себе… Ну как «что», я вот в Пани́ке родилась, некоторые думают, что в Па́нике, но это неправильно. Была речка Пани́ка, поникшая, а теперь так деревня называется, вот. У меня есть шесть друзей. Они все предали меня, но мы всё равно живём рядом. Алё, ты не молчи, скажи что-нибудь: ты вообще кто? Как живёшь?.. Я тоже нормально. А ты из какого города?.. О, я там была, белые ночи смотрела. Открытку привезла: там мост Дворцовый и Эрмитаж – красиво, но наяву всё немножко не так было, не знаю, как сказать. Алё, да чего ты молчишь?! Как будто говорить не о чем! Ты что тут делаешь? На мост из валунов приехала посмотреть? Про мост не знаешь?! Ну, смотри: видишь дорожку вдоль поля? Вот, иди прямо, долго, и будет тебе мост. Там камни на собственной силе держатся, была дорога из Петербурга в Москву, и вот мост от неё остался. По нему ещё Екатерина ездила, представляешь? Что-то мне с тобой прощаться не хочется – говоришь мало, но слушаешь хорошо. А мы с тобой, получается, первый и последний раз говорим, случайная встреча, да, ну ладно, иди, смотри…
Девушка повесила трубку и оказалась в Петербурге. «+20» ощущалось как «+17».
А он оказался в Москве. «+20» ощущалось как «+20».
И жили они долго и счастливо.
И, если не умерли, значит, живут до сих пор.
«Дорогая Татьяна Владимировна, давайте дружить…»
«Давайте дружить…» – написала я.
«Давайте!» – ответили вы.
Понятно, что вам это было не особо нужно, просто вежливость, но я уже репетировала, как приду на презентацию вашей книги и скажу: «Здравствуйте, Татьяна Владимировна, это я. Мы с вами дружить договаривались».
Но сегодня я подарила вам две белые розы.
Я опоздала на дружбу и даже на добрую ссору.
Вы ушли. Провожаю. Точнее, вливаюсь в сонм провожающих.
В Смоленской церкви ангелы поют на клиросе.
Потом все следуют за гробом на улицу. Раздаются аплодисменты. Затерявшийся в многолюдье незнакомец спрашивает:
– Артистку хоронят?
И кто-то даёт ему подробный ответ:
– Писателя, драматурга, критика, актрису провожаем…
Прохожий почтительно затихает. Вереница людей движется в глубь старинного кладбища. Ваш старший сын несёт портрет, где вы юная, красивая, чёрно-белая советская девушка. А младший идёт со своей супругой, они несут цветы.
…В первые
