гайки, поражала протестное движение своими действиями, и каждый раз власть оказывалась быстрее, ловчее и в чем-то умнее оппозиции. Оппозиция от дерзости власти не раз застывала с открытым ртом. Действия оппозиции в основном было опаздывающим ответом на насилие власти, и это опоздание в конечном счете привело к разгрому оппозиции в России. К тому же оппозиция постоянно раскалывалась на кланы и даже за границей не пришла к какому-либо рамочному согласию. Бред какой-то! Это не может не радовать власть.
Но нынешней власти мало разгромить оппозицию. Она принялась приводить сознание страны к единому идеологическому знаменателю. Кто не с нами — тот против нас. Известный сталинский тезис снова стал действительностью, и на него отреагировали ожившие под его знаменами многочисленные доносчики, которые никогда не переводились, но которые в какой-то момент казались затаившимися кротами. Искоренение любого вида инакомыслия, охота на «пятую колонну», забавная борьба пауков в банке власти (тот же Бородин и Норкин) ведется нынче под лозунгом борьбы с русофобией, за мифический русский мир. Война благословила новую эру доносительства.
Конечно, под раздачу тут мог бы теперь попасть и сам Христос со своими несвоевременными заповедями. Писать доносы на Христа? Почему бы и нет? И, может быть, он и будет осужден, административно или уголовно, несмотря на мнимое государственное православие. Но разве это первый такой исторический случай? Что-то подобное случилось и в Европе с Германией лет так девяносто назад. Но я сейчас — про нас.
Нынешняя эра российского доносительства отличается от предыдущих аналогичных явлений русской истории. Мы присутствуем при несомненной деградации моральных качеств народных масс, полюбивших нынешнюю пропаганду и ее услады.
Известный доносчик николаевского времени, современник Пушкина, писатель Фаддей Булгарин стал символом дореволюционного доносительства. Тогдашнее российское общество не нашло ему оправданий в том, что он борется за безопасность государства, солидаризируясь с тайной полицией, воюет с клеветой на государственный режим, разоблачает фейки и дискредитацию царской армии. Чаадаев, который по воле царя был объявлен сумасшедшим, конечно, отнюдь не стал признанным лидером либерального общества, но Булгарин был олицетворением морального зла.
Далее, в ХХ столетие Россия вошла не только с Серебряным веком русского искусства, но и с «Черной сотней», массовым народным движением антисемитизма и ненависти к свободной мысли, его поддерживал последний русский царь.
Доносы при Советской власти стали предшественниками нынешним доносам, однако с оговоркой. Недаром советских доносчиков стали называть стукачами — на них так или иначе лежало моральное проклятие, они были многомиллионным (вспомним четыре миллиона доносов, по оценке русского эмигрантского писателя Сергея Довлатова), но маргинальным явлением. Историческая правда оставалась у тех, на кого доносили, а не у доносчиков, добровольных или ставших стукачами из-под палки НКВД.
Тем не менее, в сталинское время возник легендарный доносчик-мученик, юный пионер Павлик Морозов, который донес властям на своего отца, кулака, и был убит отцовскими родственниками. Настоящая греческая трагедия. В России до сих пор есть улицы и парки имени Павлика Морозова.
В наши времена моральное разрешение на донос дал себе сам созревший к этому народ. Тот самый, который по мысли либеральных идеалистов должен стать освобожденным народом прекрасной России будущего. Набрасываться всем либеральным скопом на того или иного прославившегося нынче мерзавца-доносчика — значит недооценивать масштаба катастрофы. Если кумиров всего народа разрешает опускать сам народ, то доносчик — это скорее только палач, исполнитель властного приговора при молчаливом одобрении толпы, которая всегда любила публичные казни, особенно отрезание головы у знаменитостей. Про роль судов тут речи вообще не идет.
Значит ли это, что все доносчики являются винтиками государственной машины?
Совсем не обязательно. Их кровожадность рождается не только из-за инакомыслия «пятой колонны», а еще и потому, что нынешнее поколение доносчиков получают массовое удовольствие от доносов, а это доносчики разных возрастов, от мала до велика. Судя по самым ярким и по самым незаметным примерам доносительства, от поразивших всех доносов на Аллу Пугачеву и других звезд, до вызова полиции из-за подслушанного разговора в пивной, доносители служат скорее не родине, а своей личности, они преданы не власти, а своей собственной жестокости, они уже превратились в тайных или явных садистов.
Жестокость государства Российского не проходит даром. Она преподнесла нам на блюдечке как современную власть, так и современный народ. Русское протестное движение по сути дела проморгало эволюцию народа или просто отказалась от его анализа из-за своих утопий. Мы получили то, что заслужили.
Можно ли починить канализацию и устранить вонь доносов?
Наверное, можно. Но отказаться от утопий и иллюзий как будущей власти, так и протестному движению — сложная задача, может быть, еще более сложная, чем выход из нынешнего военного апокалипсиса.
79. Танк застрял в воротах цирка (итоги трагикомедии)
Особенность простого русского человека в том, что он, как правило, не ищет обобщений, объясняющих суть событий, зато ловко находит в них юморные детали, которые умиротворяют его сознание. Это случается во всех сферах жизни, но больше всего в политике, где юмор способствует преодолению беспомощности. «Я не понимаю, но мне смешно» — вот, пожалуй, простонародная формула оценки военной авантюры Пригожина. Народ не вник в происходящее, остался чужд распрям военных начальников, но в очередной раз усмехнулся абсурдности жизни.
Из всех событий, которые произошли в Ростове-на-Дону, особенным успехом в соцсетях пользуется эпизод с танком вагнеровцев, застрявшим в центре города в воротах цирка. Сколько хохота было по этому поводу! Само же высказывание о танке стало мемом. И в самом деле: этот мем превратился в символ провала всей операции, какой бы она ни задумывалась изначально.
Теория голландского философа Йохана Хёйзинга о «человеке играющем» наилучшим образом отражает распространенное в России отношение к жизни, только стоит добавить, что это чаще всего игра от отчаяния. Когда колонны наемников шли на Москву, строители получили команду перекопать экскаваторами дороги, и местный автомобилист, глядя на траншею, сказал со смесью любопытства и отчаяния: «Как же я доберусь домой?» Бытовой момент его волновал значительно больше, чем политические разборки. И это повсеместное явление: выход за пределы быта в размышленияx о судьбах страны в случае пригожинского мятежа в народном сознании не случился. «Это их (начальников) дело — не наше», — сказал глубинный народ, которого, по сути дела, не пробудила от политической спячки даже война с Украиной.
Но равнодушие русского народа особенно примечательно на фоне того взрыва самых различных чувств, которые испытали политически ангажированные классы как в России, так и в остальном мире. Двухдневный путч оказался хорошим рентгеном для просвечивания внутренних пороков путинской системы власти, способных стать мировой
