Книга Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

…Его начало трясти. Огонь поднялся до самых вершин. Величественный покой Сахары превратился в страшную тайную угрозу. В чертах ее лица, от природы одаренного милостью, проглянулись для него жестокость, гнев, суровость. А Сахара без причин не гневается. И огнем без причин не палит. Не отрекается от путь держащего просто так, без причины. А в чем причина-то? В чем причина? Дервиш! Пророчество дервиша — вот причина. В груди его затеплилось вдохновение — словно свет ранней зари. Если мысль создавала настроение, словно огонек, в этом, похоже, был намек на истину. Дар правды. Так что сказал дервиш? Он сказал: «Если ты еще раз ему напортишь, не спасут тебя никакие мехи с водой от жажды — сколько бы их ни было и какими бы они ни были большими». Теперь он понял, что его визит — уже пророчество. Непонятный визит на заре, во время которого говорил он языком непонятных намеков. И как ему доселе в голову не пришло, что сам визит непременно обретет черты пророчества — ведь он же никому не сообщал о своем намерении отправиться в поездку, или о своем решении, принятом ночью, вызвать Удада на поединок? Как дервиш узнал об этом, когда он так тщательно скрывал свой секрет — от самого Ухи? Что же это за шайтан — этот дервиш? Что за чудо такое? И потом… волчица? Как вся эта стычка заставила его позабыть, что волчица — его прабабка старая и не может быть никем, кроме посланницы его? Он предупреждал его, а когда его предостережения не дали проку, он подчинил себе эту бабку-волчицу, чтобы рассеяла его караван верблюжий и вспорола его мехи с водой?! Так кто же он есть — шайтан презренный или ангел небесный?

Он зашатался и упал. Пополз на четвереньках, пламя лизало всю кожу. Он свернулся в клубок, как ежик, и покатился по раскаленному щебню. Голова раскалывалась от боли. Голова у него во всех смыслах кружилась. Он застыл лицом к земле и обнаружил под губами комочек помета. Сжевал его — наполнил себе рот. Никакого вкуса он не почувствовал. Ничего во рту не было — только вкус сухости, одна горечь. В нескольких шагах от себя заметил мертвую травинку, в беспамятстве пополз к ней. Покатился вперед. А травинка отдалялась. По мере того, как он двигался, она бежала прочь. Что это — мираж? Что, неужели жажда его обернулась страшным джувадом, вызывающим полный бред? Что за напастье этот джувад? Джувад пострашнее смерти. Смерть один раз явится, а за ней — конец, избавление. А джувад этот — смерть сплошная и вечная. О боже! Он покатился. Добрался-таки до несчастной травинки. Зарылся лицом в ее листики — спугнул ящерицу, прятавшуюся от полуденного пекла под ними. Она пробежала немного, остановилась, дыша всем телом и глядя на него. Он пополз вперед — она еще раз отбежала прочь. Пламя во всем его чреве полыхало безмерно, зной опалял тело снаружи так, будто все оно уже превратилось в огонь. Он покатился, вернулся к своей несчастной травинке, решил обглодать, сжевать все ее листики. Только этот злосчастный южный ветер уже высосал все, что мог, из скрученных в маленькие комочки листиков, всякое напоминание о живительной влаге, даровав ее жару и смерти. Глаза его вылезли из орбит, он увидел мрак. Занавес упал, сгустилась тьма. Если все покрыла тьма, значит — скоро наступит конец. Час избавления и перехода. Час бегства прочь… Он распростерся всем телом на земле, раскрыл глаза. Солнца он не увидел. Не видал он еще никогда такого жестокого тела Сахары. Точно, это еще один знак конца. Если солнце исчезает в полдень — значит, закат стучит в дверь. Жестокость последнего вздоха заставила его вцепиться зубами в жилы на локте. Он хотел разорвать эти жилы, потушить пламя, даже последней каплей собственной крови. Однако силы ему изменили. Джувад не делился властью, даже с зубами. Все! Отчаяние полное. Мрак сгустился.

Глаза он раскрыл во всю ширь, только солнца не увидел. И вдруг… Все это произошло вдруг, как происходит все ненормальное… Внезапно в голове наступило прозрение. Прозрение сопровождалось опьянением, словно экстаз. Джувад отступил, тьма сомкнулась. Он поднял голову — увидел легендарную вершину. Одну из величественных вершин Тадрарта. Вершину, хранящую заветы праотцев, нашептывающую их внукам, когда стопы их сбиваются на путь заблуждения и скользят, и скользят… Она уже не жестока и не сурова. Она милосердна, возвещает о величии и милости. Она сказала ему: преклони колени! Он преклонил. Она сказала ему: целуй почву! Он поцеловал. Она сказала: требуй прощения, моли о нем! Он забормотал что-то о прощении, о милости божией…

Занавес мрака распался. Он увидел над собой склонившуюся голову Удада.