претендующий на статус среднего класса и надеющийся поднять статус своего «призвания» (он называет его vocation) в глазах читателей. Он сравнивает авторов с духовенством, называя их «светскими учителями народа». Проводя аналогию с военными, Льюис утверждает, что писатель точно так же служит государству, «как и человек, который идет во главе полка». Прибегая к классическим аллюзиям, Льюис призывает литераторов сплотить свои ряды и сетует на «бесчисленное множество разгневанных самозванцев», «напоминающих армию Ксеркса», хотя они должны быть «македонской фалангой, элитной, монолитной и неодолимой»[54]. Используя такие ассоциации, Льюис воплощает в слове то, что было отображено на портрете мужчин-фрейзериан в 1835 году: утверждая, что «человек, который посвятил свои таланты и энергию тяжелому труду по улучшению и развлечению человечества, точно так же служит государству, как и человек, который идет во главе полка», он ставит авторство наравне с профессиями, требующими высокого уровня образования и специализированных знаний. Писатели, утверждает он, сравнивая авторство с общественным вкладом представителей традиционных профессий, «достойно сражались за нашу интеллектуальную свободу», «помогали нам стать мудрыми, уравновешенными и гуманными» и «утешали в особенно утомительные часы и наполняли многочисленные будни „дорогими, привычными мыслями“»[55].
Несмотря на то что писательство продолжало ассоциироваться с учеными профессиями, тревоги и аргументы Льюиса являются наглядным доказательством того, что Fraser’s в 1847 году был уже не таким, как в 1836‑м. Когда Льюис исследует «положение авторов», «бесчисленное множество разгневанных самозванцев» несколько нарушает его уверенность – несмотря на улучшение доходов английских литераторов, о которых он так подробно рассказывает. К «самозванцам» Льюис причисляет писателей-юристов, врачей и священнослужителей, которых Fraser’s с радостью включал в свои ряды в 1830‑х. Такие люди составляли большую часть авторов, пишущих для журнала. Сюда входили писатели, которые «зарабатывали на жизнь не писательской деятельностью» и воплощали собой типичную модель жизни литератора начала XIX века – «профессионал или чиновник, обязанности которого оставляют достаточно времени для занятий литературой»[56]. Ярким примером такой модели был Вальтер Скотт. Как он сам писал в предисловии к «Песни последнего менестреля», литература должна была стать его посохом, а не костылем, и хоть доходы от литературного таланта и могли быть удобным дополнением, он не хотел постоянно жить исключительно на них. На такой должности, как у него (Скотт долго добивался и в конце концов получил должность секретаря сессионного суда), по мнению Скотта, писатель может надеяться уйти на покой, без какого-либо заметного изменения обстоятельств, в тот миг, когда общественность устанет от его попыток угодить или он сам устанет от пера[57].
К 1847 году такие писатели с двойной карьерой – и модель литературной карьеры, которую они воплощали, – стали мишенью для презрения Льюиса:
Мелкие адвокаты, врачи с небольшой практикой, священники малых приходов, праздные женщины, богачи и множество амбициозных никчемушников.
Все они становятся, по мнению Льюиса, непрофессионалами или неудачниками, посягающими на чужую территорию[a].
Упоминание «праздных женщин» поднимает вопрос об авторах-женщинах – считает ли Льюис их профессионалами или продолжает и в 1847 году воспринимать их, подобно Fraser’s в 1830‑х, как дилетанток в сравнении с мужчинами-литераторами. Подразумевает ли Льюис под «праздными» писательниц-аристократок, вроде леди Морган, чьи «нелепые преувеличения и пустое позерство» регулярно высмеивал Fraser’s Magazine, и Кэтрин Гор, на чьи «романы серебряной вилки»[b] он часто нападал[58], или же он имеет в виду всех женщин, связанных с литературой?
В нескольких эссе 1840‑х годов Льюис признает способности женщин в области художественной литературы, называя Филдинг и Остин «величайшими романистами нашего языка». Льюис также немало хвалил современных ему романисток, в частности Шарлотту Бронте и Элизабет Гаскелл[59]. Например, в 1847 году, когда он прочитал «Джейн Эйр» Каррера Белла, он был поражен и позже в письме 1855 года к Гаскелл вспоминал: «Энтузиазм, с которым я прочитал его [роман], заставил меня спуститься к мистеру Паркеру [редактору] и предложить написать рецензию на него для Frazer’s Magazine»[60]. В сводном обзоре, опубликованном в декабрьском выпуске 1847 года, Льюис признал «замечательную силу» романа, назвав его «книгой по сердцу», и написал автору в частном порядке (в письме, отправленном через издателей Бронте Smith, Elder & Company), чтобы выразить восхищение работой и предложить свои мысли и советы для будущих произведений[61]. За время своей непродолжительной карьеры романиста Каррер Белл не раз удостаивался публичных и частных похвал Льюиса.
Тем не менее Льюис оскорбил Бронте (и других писательниц) обзором на «Шерли» (1849) в журнале Blackwood’s Magazine своими спекуляциями об «органических» различиях между полами, заявлением о том, что «главной функцией женщины <…> является и всегда должно оставаться Материнство» и сарказмом о «возможности равенства женщин и мужчин в различных сферах жизни, включая литературу» – оскорбительные замечания для эссе, якобы призванного выразить хвалу великой женщине-романистке, которая, как ему было известно, не была замужем[62]. В конце 1840‑х Льюис под псевдонимом Vivian также вел колонку для Leader, где опубликовал эссе «Полет авторесс», начинающееся словами: «Вот! Я так и знал… эти женщины! Они не удовольствовались вторжением в нашу мужскую сферу литературы и снижением цен на статьи, теперь они атаковали наш последний оплот – лондонские сезоны»[63]. Предоставляя Шарлотте Бронте и Джеральдине Джусбери почетное звание «женщин, [у которых] есть претензии», Льюис одновременно высмеивает других «претенденток» – поэтессу мисс Банион и писательницу миссис Буони Джонс, – которые приезжают из провинций, наводняя Лондон своими глупыми стихами и претенциозными трактатами вроде «Троичного развития духа» (Triune Development of the Spirit) и дискредитируют профессию литератора. Беспокойство по поводу конкуренции со стороны женщин-авторов и их «понижающего» воздействия на качество литературы уже высказывалось в колонке Leader, но эссенциализм текста Льюиса 1850 года для Blackwood ставил женщин перед более сложным вызовом – вызовом, который они приняли, продолжая развивать и высказывать идеи о своей «функции».
Однако в «Положении авторов» 1847 года Льюис беспокоится не столько о конкурентках, сколько об общем отсутствии уважения к авторам со стороны публики. Эта его статья заканчивается призывом к «справедливости» и анекдотом из личной жизни Льюиса в качестве иллюстрации его собственного неоднозначного социального статуса. Льюис рассказывает, как ездил регистрировать рождение своего ребенка (скорее всего, сына Герберта, родившегося в июле 1846 года). Чиновник спрашивает молодого отца:
– Полагаю, сэр, вы – писатель?
Льюис кланяется в знак согласия.
– Хм! – осуждающе говорит чиновник. – Запишем: «Джентль…» Мне кажется, сэр, писателей можно отнести к джентльменам?
Для Льюиса этот диалог свидетельствует о том, что статус его профессии остается неопределенным: является автор джентльменом или
