прочими отребьями человеческого рода[31].
Философия в практической жизни. Изречение Платона. Свидетельство истории. Дети умных людей
Что же касается господ философов, то совершенная негодность этих людей в практической жизни вполне явствует из примера Сократа. Этому «единственному мудрецу», как назвал его – вот уж всего менее мудрое суждение! – оракул Аполлона, вздумалось как-то выступить с речью перед публикой. Что же? Он вызвал лишь общий смех и должен был ретироваться с конфузом. Человек этот не был лишен ума, судя по тому, что он отказался от того, чтобы его именовали мудрецом, считая это подобающим лишь богу; он высказывал также мнение, что умному человеку следует держаться в стороне от политики; еще лучше поступил бы он, если бы внушал, что всякий, дорожащий именем человека, должен воздерживаться от мудрости. Что, в конце концов, и его самого привело к смертному приговору? Мудрость! Философствуя об облаках и идеях, занимаясь измерением ступни блохи и упиваясь музыкой комариного пения, он остался совершенным младенцем во всем, что касается повседневной жизни. А его ученик Платон? Когда перед судом дело шло о жизни и смерти Сократа, Платон выступает в защиту своего учителя. Хорош защитник! Он остановился на первой половине своего отшлифованного периода: его, видите ли, смутил гул окружавшей толпы. А что сказать о Феофрасте? Взойдя на ораторскую трибуну, он моментально онемел: точно волка перед собой увидал. Исократ, который так красноречиво воодушевлял солдат к битве в своих сочиненных в четырех стенах кабинета речах, был так робок, что ни разу не решился разинуть рта перед публикой. Кому неизвестно, что родоначальник римского красноречия Цицерон всегда начинал свою речь, трясясь, как в лихорадке, и запинаясь на каждом слове, точно всхлипывающий ребенок. Фабий видит в этом доказательство продуманного и сознательного отношения оратора к своей задаче. Но, утверждая это, не признает ли он тем самым совершенную непригодность мудрости в подобного рода делах? Что станется с этими господами, когда дело дойдет до настоящего сражения, если у них от страху душа в пятки уходит, когда приходится сражаться лишь словами? И после всего этого превозносят это пресловутое изречение Платона, что «блаженны будут те государства, в которых философы будут повелевать или повелители философствовать». Стоит лишь взглянуть на историю, чтобы увидеть, что не было более вредных для своего государства правителей, чем те, которые подпадали влиянию философии и науки. Достаточно, для примера, назвать обоих Катонов, из которых один не давал покоя государству своими сумасбродными доносами; другой, распинаясь – чересчур мудро! – за республиканскую свободу, добился лишь ее окончательного ниспровержения. Прибавьте сюда Брутов, Кассиев, Гракхов, с самим Цицероном в придачу: вряд ли последний менее вреда принес римской республике, чем Демосфен – афинской. Или вот Марк Антоний – спору нет, хороший был император, а и его я могу вывести на свежую воду. Он был философ – точно; но именно этим был он в тягость своим подданным, которые его терпеть не могли. Хороший был человек – допустим, но факт тот, что, оставив такого наследника[32], он принес больше вреда государству, чем его управление принесло пользы. Как-то так уж нет ни в чем проку у этого сорта людей – я разумею поклонников философии, в особенности же в детях. Полагаю, это не без намерения предусмотрительной матери-природы – чтобы не дать слишком широко распространиться среди смертных этой заразе мудрости. Недаром у Цицерона, как известно, сын был настоящий выродок, а у Сократа дети вышли более в мать, чем в отца, то есть совершенными олухами.
Мудрец в повседневной жизни
Но пусть бы, куда ни шло, негодны были этого сорта люди – как ослы к музыке – к общественной деятельности; но ведь и в повседневной жизни от них также мало проку. Позови мудреца на пирушку, он либо нагонит на всех скуку смертную, либо разгонит непринужденную развязность какими-нибудь неуместными вопросами. Пригласи его на танцы, запляшет он тебе, что твой верблюд; возьми его с собой на какое-нибудь публичное увеселение, одной своей кислой физиономией он отобьет у всех охоту веселиться; достаточно вспомнить мудрого Катона, который предпочел уйти из театра, чем расправить свои насупленные брови. Вмешается ли такой человек в разговор, моментально у всех язык отнялся, точно вдруг волка увидели. Доведись, надо что купить или заключить контракт, одним словом – сделать одно из тех дел, без которых шагу не ступишь в повседневной жизни, – во всех подобных случаях этот мудрец окажется болван болваном. Словом, ни себе самому, ни отечеству, ни ближним ни малейшего проку от мудреца, как вследствие его совершенной неопытности в житейских делах, так и вследствие его решительного и постоянного разлада с общепринятыми понятиями, вкусами и навыками. Неизбежным следствием такого разлада является антипатия такого человека ко всему окружающему. Не полна ли, в самом деле, жизнь глупости? Не всюду ли – глупые деяния глупых людей и глупые приключения с глупыми людьми? Вот почему я бы посоветовала человеку, который захотел бы протестовать против такого порядка вещей – один против всех, – я бы посоветовала ему последовать примеру Тимона[33]: удалиться в какую-нибудь пустыню и там один на один смаковать свою мудрость.
Ласка и лесть. Тщеславие
Но возвращаюсь к прерванной нити моей речи. Какая, скажите, сила соединила в одно государственное целое этих гранитных, дубовых, первобытных людей? Ласка и лесть! Не иное что, как именно это означает миф об Амфионе и Орфее[34]. Чем был восстановлен внутренний мир в народе римском в критическую минуту, казалось, неминуемого распада? Быть может, философской речью? Ничуть не бывало! Весь этот благодетельный переворот был произведен смешной, совершенно детской побасенкой о желудке и прочих членах человеческого тела[35]. Не менее успеха имела, при других обстоятельствах, аналогичная басня Фемистокла о лисе и еже[36]. На долю какой речи какого мудреца выпадал такой успех, какой имела выдумка Сертория с его ланью и лошадиным хвостом[37] или выдумка знаменитого лакедомонянина с двумя собаками?[38] Я уж не говорю о Миносе и Нуме, так ловко управлявших глупой толпой, мороча ее искусно придуманными баснями[39]. Такими-то вот россказнями можно, оказывается, заставлять плясать под свою дудку этого громадного и могучего зверя, которому имя – народ!.. С другой стороны, когда какое государство восприняло законы Платона и Аристотеля или принципы Сократа? Меж тем что подвигнуло Дециев добровольно обречь себя манам? Что заставило Курция спуститься в страшную пещеру? Что другое, как не тщеславие, эта сладкогласная Сирена, которую так
