нам здесь долго. Но я не боюсь. Я знаю, чем найду себе пропитание.
На мой немой вопрос он понизил голос и, едва шевеля губами, тихо, но внятно произнёс:
– Я буду есть Вас.
Внутри у меня словно оборвалось всё. По тону, коим эта ужасная фраза была сказана, я понял – он не шутит.
А собеседник взял с полки свой небольшой саквояж, достал из него какие-то баночки, связки сухих трав, бумажные пакетики.
– Я, милостивый государь, – продолжал он, – как вам известно, много путешествовал. Пришлось мне побывать и на дальних островах, в племенах людоедов. Там я перенял у них навык питания человечиной. Признаться, не сразу. С опаской. Но знаете, голубчик, ничего страшного. Привык-с.
И подробно начал объяснять мне предназначение снадобий для приготовления человеческого мяса.
Меня охватил форменный паралич. Я от ужаса не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Только волосы на голове встали дыбом. А попутчик, словно не замечая моего отчаяния, успокоил:
– Да не дрожите Вы так, молодой человек! Ай, всё обойдётся? Раскопают нас до большого голода.
Прошёл ещё один день в страхе. Я не мог спать, забившись в угол на своей полке. Стоило на минуту забыться, как ужас пробуждал меня».
Старый полковник велел подать запеканку. Выпил рюмку и задумался, откинувшись на спинку кресла и смежив веки. В комнате стояла тишина, все затаили дыхание. Только в камине потрескивал огонь.
Наконец, самая нетерпеливая из молодых барышень с дрожью в голосе пропищала:
– Дедушка! Не томи! Что же стало с тобой дальше?
Полковник выколотил трубку, задумчиво пососал мундштук:
– Что было, что было? Голод не тётка. На шестые сутки он меня съел.
Гринспон Марк Абрамович
Родился в 1918 году. В июне 1941 г. закончил Высшее Военно-морское училище им. Нахимова в г. Севастополь. С 1941 по 1945 годы воевал на Балтике. Защищал блокадный Ленинград.
В 1957 году вышел в отставку. Работал капитаном дальнего плавания в Дунайском Советском Пароходстве.
Автор десятков романов, повестей и рассказов.
Умер в 1999 году.
Ночь святого Сильвестра
Лоцман Среднего Дуная Драганович щурил глаза, всматривался в склоны гор. Как будто и ни к чему лоцману вскидывать седую голову, шарить взором по самым вершинам: навигационная обстановка – вот она: по самому берегу да по воде, как на ладони. А Драганович всё щурится не то на небо, не то на вершины крутых придунайских гор.
– Погляди-ка туда, юначе, – указывает он длинным костяным мундштуком, – у тебя глаза молодые… А я плохо уже различаю. Пятьдесят навигаций проплавал…
Старик хитрит…
Ну, то, что «юнаком» меня называет, так это он всех, кому ещё за пятьдесят не перевалило. А вот про глаза он явно слукавил! Заметил ведь что-то интересное там, где я вижу только бурые склоны, белые слоёные обрывы да красноватые осыпи. Не выдерживаю, хватаю бинокль. Лоцман, довольный, что я сдался, легонько рукой поправляет мне бинокль, наводит на самую середину обрыва, что взметнулся метров на двести.
– Что видишь, юначе?
– Как будто якорь судовой… А поперёк якоря ещё что-то… Дядя Павле, как же этот якорь там закрепили? И зачем?
– Якорь-то на цепи спущен. Цепь от времени в склон врезалась, не видна. А вот «что-то» – это автомат. Автомат Анте Скорбота. Скорбот сам лазил, прибивал его…
В войну это случилось. Как раз на Новый год. Сорок четвёртый наступал. Красная Армия подходила к границам. Югославская партизанская армия тоже наступать начала. А у нас чёрная весть пронеслась. Анте Скорбот, Скорбот-неуловимый, попал в фашистское кольцо. Окружили его отряд в лесах Крушеваца. Три недели бился он там… Бился и отходил. Прижали немцы отряд к горам, а он непроходимыми ущельями к Дунаю подался… Дунай не раз выручал партизан.
Было это, юначе, под Новый год. Сильвестрову ночь – так немцы называют Новый год – готовился встречать гарнизон.
У нас своя надежда: выпьют солдаты, песни петь будут… Может, под их песни удастся несколько челнов сплавить к Чёрному ущелью для ребят Скорбота… Переправить бы их только, а там ищи… Как раз за два дня до Сильвестра пришла на Дунай оттепель с сильным западным ветром. Не стало льда на реке. Кусочки плыли местами… А вода была малая, низкая. На перекатах дно просвечивало. Большие суда не ходили – воды не хватало.
Поздним вечером пришли ко мне чёрные мундиры.
– Гей, лоцман, собирайся нах командатур! Вещи не брать. Говорить будем!
Собрали нас во дворе комендатуры – всех лоцманов, капитанов, кого нашли. Стоим в два ряда, прожектора в глаза. Солдаты курят, нам не разрешают.
Вышел Дорнбуш. Большой, выше всех. Чёрная собака на ремешке у ноги. Прошёлся, посмотрел на каждого. Закурил сигару.
– Вы все лоцмана. Знатоки. Речные мастера, – говорил медленно, а правильно, по-сербски, – мне надо, кто проведёт пароход до Чёрной щели. Хорошо проведет, без… – пошевелил пальцем перед лицом, – без всяких капут! Надо очень правильно работать, очень точно, как немецкий автомат! – и Дорнбуш погладил по стволу шмайсер ближайшего эсэсовца. – Понятно вам?
Он приблизился к самому старому лоцману Ионацу, который стоял первым:
– Понимаешь?
– Нельзя сейчас пароход вести вниз, – тихо сказал Ионац, – воды совсем нет!
– Ты не поведёшь! – пренебрежительно бросил Дорнбуш, – ты старый. Боишься за свою старую жизнь.
Он прошёл между шеренгами, расталкивая нас плечами, и внезапно вытащил одного из строя.
– Ты поведёшь! – сказал, как выстрелил.
Мы все вздрогнули. Это был Славко Барвич. Откуда гитлеровец узнал, что он самый лучший?
Славко был самый молодой, но его совета спрашивали старики. Глаз у Славко был, как молния, посмотрит— всё осветит, всё заметит, запомнит в один миг. Расчёт у Славко был, как у горной ласточки, что со свистящего лёта попадает в свою норку. Никто так, как он, не знал Дунай: и над водой, и под водой. Это был лоцман экстра. Капитан экстра. Недаром перед войной Славко Барвич, самый молодой капитан, получил красавицу «Черногорию» – лучшее пассажирское судно всего Дуная. Но как Дорнбуш узнал?
– Ты поведёшь! – сказал он, как выстрелил.
– Я поведу, – тихо, но твёрдо ответил Славко.
Я сразу подумал о Страшном Камне. И все о нём подумали. Глаза опустили, чтобы Дорнбуш мысли не отгадал. Все знали: не будет зря Славко Барвич, наш Славко, браться за страшное дело. Ясно ведь – везти надо войско против братьев, против Скорбота, отступающего к Чёрной щели.
А Дорбушу и не
