И жизни каждое мгновеньеСложив у верстовых столбов,Я буду ждать благословенья,И – преломления хлебов.
И как дорога ни закружит,Но знает сердце все равно —Что храм стоит,Священник служит,В кровь обращается вино.
5
Следующий вызов – в дом постройки то ли позднего Сталина, то ли раннего Хрущева.
Тихо доживающая свой век трехэтажка, со своим грибком на стенах, со своими мышами и кошками, со своей скрипучей деревянной лестницей.
Здесь, в одной комнатке двухкомнатной коммунальной квартиры, живут бабушка с внучкой. Эту комнатку бабушка получила после отселения, по суду от собственной дочери-наркоманки. Сюда же забрала и внучку – так и живут вдвоем, матери и отцу девочки дверей не открывают. А чего открывать – если придут, так только украдут чего-нибудь, и все.
Комнатка бедная, но чисто. Бабушка ненамного меня старше, но выглядит настоящей бабушкой. На лице – застывшее выражение заботы, обиды, и еще чего-то – безнадежности, что ли.
Девочка простужена. Стараюсь выписать лекарства недорогие, но проверенные. Бабушка обычно все назначения выполняет. Сижу у них чуть дольше, чем надо. Поговорили и о ценах на продукты, и о рано наступившей осени. И только в конце разговора она оттаяла чуть-чуть и говорит:
– У дочери обнаружили… что она ВИЧ-инфицирована. СПИД у нее. Сама позвонила, сказала, что надо малышку тоже проверять.
– Проверили?
– Да, слава Богу, у девочки ничего нет.
– Вот уж действительно слава Богу!
С тяжелым сердцем покидаю этот маленький дом. Хорошо, что бабушка жива, хорошо, что за внучкой смотрит. Бывают и хуже варианты.
Что же это с нами случилось, а? Что будет с нами, когда умрут наши бабушки?
* * *
Я верю, верю, что можно избавиться и от наркомании. Трудно, но можно, с Божьей помощью.
Конечно, мой собственный опыт не совсем типичен. Ведь я была наркоманкой – от боли, а не для кайфа. Но я прекрасно помню, как это было! Я помню ощущение! Я помню тягу. Я помню, как ходила кругами вокруг процедурного кабинета, ожидая минуты укола.
Ходила, хотя ходить, от боли, было невмоготу. Я помню свою истерику, когда мне вкололи седуксен – вместо омнопона!
Тогда, как только диагноз мне был поставлен, меня перевели в самое лучшее в Ленинграде спинальное отделение, уложили на щит. Кончились слезы и сопли, начались будни – лечение, подготовка к операции. Пришел мой лечащий доктор, огромного роста мужик по фамилии Гарбуз и говорит:
– Наркотиков больше не получишь!
– Доктор, я не могу, у меня такие боли!
– Все, ты уже у нас, боли у тебя пойдут на спад! Переходим на анальгин с димедролом.
Я, конечно, мучилась первое время. Это сейчас я понимаю, что переживала ломку. Как меня выворачивало! Капельницы, огромные шприцы анальгина с димедролом – сначала по три ампулы того и другого, потом по две, потом по одной. Когда по одной – это уже все прошло, остался только невроз, страх.
Боль действительно прошла, и вот наступил тот день, когда я сказала:
– Давайте я попробую сегодня заснуть просто с таблетками.
Это произошло ровно через месяц после поступления в это отделение.
То есть в достаточно жестких условиях можно пережить и ломку, и тягу. Ни на чем – на анальгине с димедролом.
Самое важное – тот самый момент мотивации, который я называю про себя «любовь к жизни». Мне хотелось Жить! Я слишком дорожила жизнью, своим сознанием, своим как бы расположением внутри жизни, чтоб спустить все это за пару ампул морфина.
У тех, кто погибает сейчас, нет ее. Нет любви к жизни. Среди прочих аспектов и причин – у них нет любви. У них нет любви – хоть к чему-нибудь, хоть к кому-нибудь, даже к своим детям, даже к себе.
Погибающие без любви – погибающие без Бога.
И мы, бабушки и дедушки, смотрим им в след и судорожно обнимаем внуков, пытаясь удержать хотя бы их у разверзающейся бездны.
Помилуй, Господи, и бабушку, и внучку! Помилуй, Господи, и дочь, и зятя.
Выведи их, Господи, неисповедимыми путями твоими, выведи их туда, где сгорают в любви твоей все прегрешения наши, вольные и невольные!
