явно прибавилось седины – бедному гэбисту пришлось многое пережить за последние сутки. Майор с опаской оглядывался в ту сторону, куда ушла ведьма. Стряхнул с уха ряску, поправил кобуру на поясе.
– Драсьте, Элем Глебович… У мене руки-ноги не шевелятся. Не могу я тикать.
– А чего так? – Майор присел на корточки перед Максимкой. – Заворожила тебя она, что ль?
– Навродь того. Зубы двинуться не дают…
– Эти, что ли? – и Жигалов легко сорвал с шеи гадкое ожерелье. Повертел в руках и сунул в карман – как вещдок, видать. Максимка выдохнул и едва не упал, лишившись пут своих же молочных зубов – настолько были напряжены его мышцы все это время. Жигалов подхватил его за пояс.
– Э, пацан, ты чего? На ногах стой.
– Дзякую, дядька…
– Было б за что. Давай-ка я тебя уведу отсюда, – и Жигалов взял Максимку за плечо, намереваясь увести подальше.
– Нет-нет! – тот замотал головой. – Никуды я не пойду! Она там дядьку Демьяна убьет!
– Эт мы еще посмотрим, кто кого убьет! – Майор скрипнул зубами и посмотрел в ту сторону, куда ушла ведьма.
– Да вы не разумеете! Вы ничего не разумеете! Есть его за что убить – он ее обманул тоды, на войне.
– Обманул?
– Да! – Максимка и не знал, как в двух словах объяснить все, что узнал от Акулины. – Демьян врал всем, не казал нам все, як было. Он правда должен Акулине! Нам туда треба, побалакать с ней, дядька! Пустите!
И тут, выкрутившись из рук Жигалова, Максимка бросился в кусты – только его и видали.
– Максим, стой! Да как же вы меня все достали! – простонал майор и, матюкнувшись, погнался следом.
Они встретились в зарослях осоки, недалеко от пруда. Под ногами хлюпала болотистая земля, из которой сапоги приходилось едва ли не выдергивать. Оглушительно стрекотали насекомые, вилось вокруг головы вездесущее комарье. Солнце падало за горизонт, и в его красных, угасавших лучах все кругом казалось потусторонним – будто Демьян вновь стал тем самым юным Демой, решившимся прогуляться в компании ведьмы ни много ни мало, а в самый Ад. Она вышла ему навстречу, вся растрепанная и грязная, непохожая ни на Анюту, ни на Акулину – одни лишь синие глаза светились знакомым холодом антарктического айсберга. Ведьма поправила юбку на чужом, взятом взаймы теле, и склонила голову набок. Оглядела знатка внимательно и даже как-то печально.
– Вот и ты, Демушка. Давно не виделись…
– Здравствуй, Акулина… Уж двадцать годов як… – в груди у Демьяна что-то екнуло, и разверзлась внутри страшная пропасть – он вспомнил разом все. И как драл зубы клещами, и как волок ее, мертвую, к мельнице, и как пытался утопить, разрубив легкие лопатой, и как поставил Нинку-фараонку хранить свою страшную тайну от чужих глаз. И как приходил сюда каждый год зачем-то, будто стараясь вину загладить…
– Знал бы ты, скольки я пережила через тебе… Сколько мук на мою душу досталось, якими мене плетьми стегали, чего мене там, в Пекле, натерпеться пришлось. До сих пор приходится— бесы-то вон, со мной, на моем горбу, – кивнула себе за спину, на что-то видимое ей одной. – А ты чем занят был? Буренок врачевал? Порчу сымал да заговоры читал? На свиданки бегал?
Демьян сглотнул тяжелый ком в горле.
– Ты не знаешь, что там… – хрипло произнес он. – Там, на дне ямы. Ты не ведаешь, а я побачил тады.
– Видала я ту яму, – отмахнулась Акулина, – яма як яма – все туды попадают. И трусы тоже.
– Я не трус…
– А кто ты, Демушка? Слово твое – кремень, да? – Акулина довольно оскалилась, облизнула чужие губы. – Должен ты мне, ой як должен!
– Ничога я табе не должен! Ведьма! Нечистая! Дулю табе, а не долг! – крикнув это, Демьян угрожающе перехватил клюку.
Акулина насмешливо изогнула бровь.
– Повоевать решил? Ну давай. Поглядим, чему ты научился.
Демьян с рыком рванулся вперед, но не прошел и шагу – ухнул, согнувшись, будто от невидимого удара под дых. Акулина же лишь волосами тряхнула, а потом дунула легонько, и зна́ток покатился по кочкам и камышам, как если б ураганом его несло.
– Ты чаго гэта? – удивилась Акулина. – Не ожидал, шо ль? Ну вставай, я подожду.
Демьян и правда с рычанием поднялся на ноги, потирая ушибленное плечо. Поплевал на ладони, закатал рукава и забубнил что-то быстро-быстро, выставив перед собой клюку, как щит:
– Первое древо кипарисово, второе древо истина, третье древо вишнево, от воды и от потопу, от огня, от пламя, от лихого человека, от напрасной смерти…
Акулина подпустила знатка к себе совсем близко, а потом как выматерилась, так страшно да гадко, что, казалось, было видно, как эти слова выпадают у нее изо рта, похожие на склизких ядовитых червей. Тут же Демьяна скрутило страшной судорогой – нога заплелась за ногу, рука – за голову, да так далеко, что зна́ток мог бы укусить себя за локоть, если б захотел, да только не до того: зубы сжались до скрипа – не разомкнуть. Глаза лезли из орбит, да так, что кровило в уголках; и даже, кажется, уши его сами собой выкрутились в какие-то неуклюжие вареники. От нестерпимой боли Демьян вновь рухнул наземь. Акулина аж опешила:
– Ты чагой-то, простое уроченье удержать не здолел? Да Мирошка такими, поди, в сортир кажный день ходил, а ты…
Акулина наклонилась к Демьяну, вгляделась в него, как в полураздавленное насекомое – а выглядел он немногим лучше: теперь его выгибало колесом, да так, что пятки уже касались затылка. Казалось, еще чуть-чуть, и хрустнет позвоночник. Ведьма принюхалась, присмотрелась, а после – расхохоталась так, что аж слезы брызнули из глаз; махнула рукой, и Демьяна попустило – перестало выкручивать дугой. Он пучил глаза и тяжело дышал. Акулина все не могла отсмеяться:
– Ну, Дема, ну, удивил… зна́ток! Эх ты, коновал деревенский, целкой остаться решил, да? Не купился на Мытаревы уговоры, с пекельными не завязался? Думал, поди, что раз на небушко пустят, то ты вроде як и ни при делах, да? Я-то, дура, к Раздору на поклон… И Нинку, и чаго только ни… В туши мертвые залезала, шоб до тебя, дурня, достучаться; к Кравчуку этому як на работу ходила. А як я чертово семя добывала для Полищука и прочих – вспоминать-то гадко, тьфу! Зато ты чистенький остался, ангелочек!
Акулина держалась за живот, сотрясаясь от издевательских смешков.
Демьян уже поднялся на ноги и глядел теперь исподлобья на свою бывшую наставницу, молча гонял желваки.
