«В соответствии со статьей 3 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий»[129] прошу вашего указания о реабилитации моего приемного отца Николая Ивановича Ежова. 2 февраля 1940 г.[130] Военная коллегия Верховного Суда СССР под председательством В. В. Ульриха приговорила моего отца к расстрелу… Анализ публикаций за последние годы позволяет утверждать, что мой приемный отец был осужден за преступления, им не совершенные».
Перечислив далее все пункты обвинения, Н. Н. Хаютина заявила, что они не соответствуют действительности и не подтверждаются никакими фактами.
«Никакой предательской работы, — писала она, — Н. И. Ежов не вел. Он был исполнителем воли Сталина… В своем последнем слове [на суде] мой отец заявил, что все его «признания» в шпионаже и других преступлениях были «выбиты». Он также заявил: «Тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением, я не совершал, и я в них не повинен». Таким образом, обвинительное заключение базировалось не на фактах, а было фиктивным.
Отец был вначале использован как исполнитель воли Сталина, поставившего задачу уничтожить всех единомышленников и соратников Троцкого, а затем, выполнив ее, был уничтожен, как слишком много знавший.
Н. И. Ежов не шпион, не террорист, не заговорщик, а продукт господствовавшей тогда системы кровавого диктаторства. Вина Н. И. Ежова перед советским народом ничуть не больше, чем вина И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, А. Я. Вышинского, В. В. Ульриха, К. Е. Ворошилова и многих других руководителей партии и правительства того периода. Но они не враги народа по суду! Их родственники живут под своей фамилией и являются полноправными членами общества. А мой добрый, внимательный приемный отец до сих пор рисуется как палач своего народа.
М. Н. Тухачевский, расстрелявший тысячи матросов и крестьян во время кронштадтского и тамбовского «мятежей», реабилитирован полностью и в настоящее время не является врагом народа. Реабилитированы ближайшие помощники Н. И. Ежова — М. Д. Берман, С. Б. Жуковский и многие другие.
В связи с изложенным, прошу вашего указания на основании статьи 3 закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» реабилитировать моего приемного отца Николая Ивановича Ежова».
Главная военная прокуратура (ГВП), которой было поручено изучить возможность реабилитации Ежова[131], запросила в Федеральной службе безопасности его уголовное дело и, ознакомившись с представленными материалами, пришла к выводу, что имеющихся документов недостаточно для принятия того или иного решения. В связи с этим, 14 марта 1996 года в Следственное управление ФСБ было направлено письмо с просьбой представить дополнительные сведения, которые позволили бы внести ясность в рассматриваемый вопрос. В частности, были запрошены документы НКВД СССР за подписью Ежова, в соответствии с которыми проводились так называемые «массовые операции»; статистические данные о масштабах репрессий в 1937–1938 годах; протоколы оперативных совещаний руководящего состава НКВД за те же годы; уголовные дела на некоторых бывших работников НКВД и т. д.
К концу сентября 1996 года запрошенные материалы были собраны и направлены в ГВП. Среди переданных документов была, в частности, и справка Центрального архива ФСБ, согласно которой никаких сведений о принадлежности Ежова к агентуре польской, немецкой, английской или японской разведок в архиве обнаружено не было.
Теперь ничто, вроде бы, не мешало Главной военной прокуратуре глубоко и всесторонне разобраться в ситуации и вынести справедливое и беспристрастное решение. Но это только на первый взгляд. На самом же деле, уже по одному только перечню запрошенных дополнительных сведений было видно, что всерьез заниматься реабилитацией никто не намерен, поскольку ни приказы Ежова по НКВД, ни его выступления на совещаниях, ни статистические данные о масштабах репрессий и т. д. не имели никакого отношения к тем обвинениям, на основании которых он был осужден в 1940 году.
