пути друг на друге баллончики сменим. Самому тебе не справиться.
Так, наконец, и решили. Мы пойдем с Петькой вдвоем. В противогазах кислорода мало, но мы захватим с собой баллоны из водолазных приборов, в них есть небольшие остатки. Когда в противогазах кислород кончится — в то время мы будем итти в квершлаге, — мы, не вынимая изо рта мундштуков, сменим в противогазах баллоны на водолазные. Таким способом мы доберемся до нашего склада, до наших ящиков. А там кислород есть.
Я вынул из инструментальной сумки шпагатик и перевязал вентили трех баллонов, чтобы обозначить, в каком из них сколько осталось кислорода: одним кольцом обвязал — где кислорода больше, двумя кольцами — где меньше и тремя кольцами — совсем мало.
— Третий баллон не понадобится, — сказал Петька. — Где совсем мало кислорода, тот оставь.
16
Опять ползком и на четвереньках мы лезли через раздавленный штрек. Казалось, тут даже просторнее стало. Груза с нами сейчас немного: по противогазу, по лампе да по запасному баллону.
Вот пора уже взять в рот мундштуки и включить кислород. Вот можно уже на ногах итти, наклонившись, Вот сломанный, как согнутое колено, крепежный столб. Здесь штрек пересекается с квершлагом. Отсюда до чистого воздуха, до гезенка, что ведет в наше убежище, — тысяча девятьсот метров. Осталось каких-нибудь полчаса ходьбы.
В квершлаге на рельсах стояла вагонетка, та самая, в которой мы привезли сюда водолазные приборы. Она и сейчас очень кстати: понадобится же везти обратно запас баллонов да штук пять хотя бы противогазов! Я сделал рукой в воздухе петлю «туда-обратно» и показал на вагонетку; Петька кивнул. Мы пошли рядом, толкая ее перед собой.
У каждого из нас на груди, с левой стороны, пристегнут, как маленькие часы, финиметр. Он сообщается гибкой трубкой с аппаратом, висящим за плечами. Стрелка моего финиметра неумолимо двигалась к нулю. «И быстро же, — думал я, — кислород расходуется!»
Желтенький кружок финиметра уже навязчиво притягивал взгляд. Петька шел и тоже нет-нет, да скосит вниз глаза. Вот у меня уже нуль. Через минуту, значит, надо менять баллон.
Вдруг что-то ударило меня изнутри, кровь отлила от сердца, захотелось оттолкнуть страшную мысль, спрятаться от невыносимой правды. «Да, может, это еще и не так? Два раза обвязал шпагатом, где пятнадцать атмосфер. Это точно. А три раза обвязал, где двадцать или где только пять? Пять или двадцать?»
Я дернулся вперед — заглянул в вагонетку. Вот они лежат, оба баллона, с вентилем, два раза перевязанным и три раза перевязанным.
«И сам же я, своими руками готовил их в дорогу! Как можно перепутать? Ах ты, чорт!..»
Петька идет рядом и ничего не подозревает. А я одеревянел от испуга и уже знаю все. Так и есть. Баллончик, где двадцать атмосфер, остался у Александра Ивановича в штреке. С нами в запасных баллонах — пятнадцать и пять атмосфер. Пять — это нехватит. Одному из нас кислорода нехватит. Кому именно, я еще не решил. От меня зависит — кому. Что же теперь делать?
Петька останавливается, и я тоже останавливаюсь. Подо мной слабеют ноги. Он трогает меня пальцем, показывает на финиметр, показывает на баллон, достает гаечный ключ, поворачивается ко мне спиной. Я не двигаюсь. «У-у», тогда гудит он в мундштук, хочет сказать: «Меняй баллон!»
Только теперь я по-настоящему понял: это мне нехватит кислорода, это я должен умереть. Не могу же я дать ему пустой баллон!
«Вспомнишь, Петя, был такой Сергей… За товарища жизнь положил…»
Сразу мне даже спокойно стало. Все показалась торжественным, новым. Вижу себя, как со стороны. Вот беру баллон с перевязанным два раза вентилем. Будто не я, а кто-то другой это делает. Подхожу к Петьке, поднимаю крышку аппарата на его спине. Что-то жмет мне горло, в сердце врезается острый ножичек. Ставлю баллон в его аппарат, затягиваю накидную гайку, пробую — хорошо ли. Придвигаю лампу, смотрю его финиметр. «Почему нуль? А-а, забыл включить Поворачиваю вентиль. Вот стрелка рванулась на пятнадцать. Теперь он дойдет.
«Он дойдет, а я, значит, не дойду?»
Хочу взять себя в руки, а со щеками совладать нельзя — все прыгает какая-то жилка. Петька заглядывает в лицо; я круто отворачиваюсь. Он понимает по-своему: быстрым движением откидывает на мне крышку аппарата и торопливо меняет баллон.
Я знаю отлично: надеяться не на что, а жадно впиваюсь взглядом в желтый циферблат. Нет, чуда не произошло. Стрелка чуть сдвинулась с нуля, даже до пяти атмосфер не поднялась.
Петька тоже хочет посмотреть мой финиметр. Я отстраняюсь, сразу берусь за борт вагонетки и делаю жест «вперед». Незачем ему знать, что я без кислорода!
Ноги зачем-те еще идут, руки толкают вагонетку. Последние шаги. Все, о чем раньше мечтал, на что надеялся, слилось в один сияющий шар. Точно солнце упало с неба. Душа будто пополам рвется, сопротивляется. Неужели сейчас все потухнет? «Невозможно, не хочу, не хочу… Думай что-нибудь, быстро, побыстрей! В аппарате все равно упаду, задохнусь… А если выбросить изо рта мундштук? Пламя лампы в квершлаге не горело… а вдруг можно дышать? Вдруг можно?»
Выдергиваю мундштук, вдыхаю воздух раз — ничего не понял, вдыхаю два, вдыхаю три…
Что-то черное наклонилось предо мной — круто, круче, еще круче… И больше я не почувствовал ничего.
17
Помню, точно в глубоком сне: что-то давит, наваливается, потом отпускает. Опять давит, потом отпускает. «Что это со мной? А-а, это мы тренируемся на спасательной! Друг на друге — искусственное дыхание…» И снова черный бархатный платок закрутился перед глазами, закрутился и упал.
Вот будто в небе плывут облака, и не облака, а толпа немецких солдат. Они падают сверху, ныряют в бурую воду, выскакивают из нее, грозятся и ищут меня. Будто я сижу над ними в гезенке, гидрокостюм на мне разорван, и у меня кислорода нет.
— Спит? — спрашивает голос Александра Ивановича.
— Спит.
Тело приятное, свежее, отдохнувшее. Истома такая. Хочется потянуться. Я потягиваюсь, блаженно напрягая все мышцы.
— Подъемные машины взорваны. Все, что под землей, недосягаемо для немцев.
Это Александр Иванович говорит.
Я выглядываю из-под брезента в щелочки прищуренных глаз. Рядом со мной — ящики, на ящиках горит лампа. Тут же сидят Александр Иванович и Петька. Оба смотрят вдоль штрека. Оба небритые, заросшие; у одного борода седая, другой — как в саже. На черной голове вместо грязной тряпки — белоснежный бинт.
— В подземных складах, — опять говорит Александр Иванович. — осталось много взрывчатых веществ. Мы ими на первый случай воспользуемся. К таким крайним
