а в войне речь идет уже не о нацистской партии, а о Германии, так что нация и правители теперь составляют одно? Но создание такой иллюзии было для них главной задачей в развязывании войны, и это неправда, что речь сейчас идет о Германии: речь по-прежнему идет лишь о сохранении ими власти и об их сумасшедших и античеловечных целях. Весь мир отчаянно держится за это различие между немецким народом и его супостатами, а немецкий народ, которому только и осталось, что надеяться на это различие, будет его отрицать? Разве в глубине своего разума он не знал с самого начала, даже в первые недели этого абсурдного правления, когда в своей романтической манере опьянялся мечтами о тысячелетии, что это — авантюра, с которой в какой-то момент придется покончить ради здорового нового начала? Я говорю о «глубине его разума» потому, что если у других разумное образует поверхность, а глубины души принадлежат иррациональному, то у немца все прямо наоборот: душа и мечта фантастически находятся у него на поверхности, а разум в глубине, так что он должен «уйти в себя», чтобы быть разумным.
Не пора ли уже уйти в себя, воздать должное разуму, не закрывать больше глаза на то, что рожи ваших лидеров отмечены печатью безысходного авантюризма, и сделать их конец разумным началом? Это невозможно по внешним причинам, из-за страшной механической мощи, которой оснащена система террора? Нужно смотреть и ждать, когда тяжелые военные поражения поколеблют эту власть? Выжидательная позиция опасна, она означает участие в продолжении войны, она означает ставить все в зависимость от успеха или неудачи и дождаться того, что станет слишком поздно. Она означает долгой, кровавой и разрушительной войной поставить под угрозу надежды на мир, для которого созрела Европа и которого желают ее народы. Он может быть заключен лишь с Германией как свободной участницей; и ничем иным, как началом нового несчастья для Европы, не будет, если этот мир окажется заключен без и против великого народа, населяющего самую ее сердцевину.
Так что на Германии лежит огромная ответственность — перед миром и перед самой собой — и от этой ответственности не освобождают никакие внутренние проблемы, никакое «должен» и «не могу», никакой террор, которому якобы невозможно противостоять. Никакой народ не должен бесконечно тянуть свою лямку[20]. Народ, который хочет быть свободным, свободен уже в этот самый момент. Никакая полицейская махина не сможет ничего сделать с решимостью народа, который единодушно заявит: «Хватит бесправия, гнусности, злодеяний и безумия, мы сыты этим по горло». Никакая система устрашения не справится с народом, который заполнит улицы городов, скандируя «Время вышло!» и «Долой кровавых шутов-тиранов!» От этого не спасут никакие пулеметы; едва только властная чернь начнет стрелять в народ, она уже проиграла, и еще остается вопрос, найдется ли тот, кто будет стрелять. Это ясно как день. Если же немецкий народ не найдет в себе сил подняться на борьбу, предпочтет смотреть и выжидать, не подтвердится ли успехами правота его правителей, он навлечет лишь вину и несчастье на свою голову: он упустит мир, который мог бы стать его миром — его в особенности, миром немецкого счастья и немецкого величия.
Потому что таково истинное положение дел, очевидное всякому настоящему другу и знатоку Германии, каждому поклоннику ее действительно великих качеств: она может быть великой и счастливой лишь внутри политически обеззараженной, исцеленной от безумия устарелых гегемонистских идей Европы, которая в свободной общности интересов жила бы мирными радостями. Таков мир, в котором чуждый политики немецкий народ призван обрести счастье, любовь и славу. От этого положения дел немецкий народ выгадал бы более всех прочих: с него было бы снято проклятье великодержавной политики, действующей на него пагубней, чем на других. Избавленный от нее, он мог бы лелеять и развивать все великие качества, которыми он дорог миру и которые делают его таким незаменимо-уникальным. Не концепция мирного развития, предлагаемая его нынешними властителями, а концепция его нынешних военных противников — вот где лежит счастье и величие Германии. Все зависит от того, в каких европейских рамках окажется заключено ее будущее, и все дело в том, чтобы Германия по доброй воле примкнула к завтрашнему устройству Европы, а не была бы включена в него насильно.
Это относится в том числе и к государственному устройству, при котором немецким народностям суждено жить внутри «нового мира» — нового в экономическом и политическом отношении. Говорят о «раздроблении», об «уничтожении» страны, и говорят об этом с ожесточением и негодованием как об особенно коварном замысле союзников, заставляя немецкий народ следовать за собой в силу необходимости вести войну до последнего. Впрочем, неизвестно, существует ли такой замысел. Но вот то, что бисмарковская империя была не последним словом немецкой истории, национал-социалистические «творцы истории» доказали на деле: это они изуродовали и уничтожили страну, «создав» совершенно чуждую своему основателю великую Германию и одновременно распылив ее культурное наследие, отвратив от себя области, много веков бывшие немецкими, а не немецкие земли и этносы насильно втянув в свой состав. То, что ведет войну — это уже не германская империя, а безликое и чуждое самому себе «жизненное пространство» полицейского террора. Победителям здесь больше нечего «уничтожать».
Вина или заслуга национал-социалистических геополитиков заключается в том, что сегодня уже достаточно безразлично, возвратит ли мир лишь свободу чехам и полякам или же подвергнет изменениям саму структуру рейха. Я говорю: мир, а не враг. В федералистском ослаблении государственной структуры не было бы ничего постыдного; возможно, было бы разумнее всего и отвечало немецкому разнообразию, если немецкая конфедерация будет включена в европейскую и, прежде всего, если она будет образована в соответствии со свободной волей немецкого народа, на основе мира, соавтором которого могла бы чувствовать себя Германия.
Ясно и очевидно, что только нынешние немецкие правители стоят на пути у этого мира. Если бы немцы поняли, что сражаются не за счастье и величие своей страны, а за выгоду дюжины выскочек, повязанных друг с другом преступлениями! Представим себе на мгновение страну без этой шайки — и что же, была бы хоть какая-то причина для борьбы не на жизнь, а на смерть, которую Германия теперь считает себя обязанной продолжать, увязая в бесчестии все глубже и глубже? Но, к сожалению, недостаточно только представить себе страну без них — с ними необходимо покончить и стряхнуть их с себя, чтобы исчезло как наваждение то, что всегда и было одним лишь наваждением. Или скажем таинственно-провидческими словами поэта:
