и впечатляющий по сравнению с теми, кто получил плацебо. Панке потом беседовал с испытуемыми на протяжении последующих шести месяцев, и многие участники эксперимента, которые принимали псилобицин, утверждали, что их религиозная жизнь улучшилась благодаря полученному опыту. Однако не имеем ли мы здесь дело с эффектом плацебо? И, перефразируя Джеймса, можно ли сказать, что в трансе, вызванном закисью азота, возможны настоящие метафизические откровения?[89]
Мистический опыт – это некоторая игра мозга, но мне кажется, что и от этого определения он не становится окончательно расколдованным. Первый русский психиатр Виктор Хрисанфович Кандинский исследовал такое любопытное явление, как псевдогаллюцинации. В отличие от «настоящих» галлюцинаций они возникают только в психике больного, который воспринимает их не обычными органами чувств, а как бы «внутренним слухом» или «внутренним зрением». При этом больной часто убежден, что образы, которые он видит, – это результат внешнего воздействия, они переживаются интенсивнее, чем, скажем, воспоминания, и представлены в детальных подробностях[90]. Мистический опыт тоже характеризуется как некий «внутренний голос», и, вероятно, он может быть соотнесен с феноменом «внутренней речи», описанным Львом Выготским.
В целом многие нейрофизиологические и психологические аспекты сущности мистического опыта до конца не изучены, и, на мой взгляд, дело совсем не в том, что мы приближаемся к самым рубежам науки, когда исследуем возможности человеческого мозга; скорее наоборот, мы сталкиваемся с ограничениями, например с таким, что мистический опыт – это субъективный комплекс переживаний, поэтому подвергать его концептуализации довольно трудно. В конце концов, научное объяснение должно охватывать все аспекты того, что оно изучает.
Согласитесь, что мы никогда не сформулируем однозначный и четкий ответ на вопрос, что такое религия целиком. Именно поэтому нужно изучать ее по частям, анализируя те практики и представления, которые считаются религиозными в одних культурах и секулярными в других. Используя экспериментальные методы, биология религии дает нам понимание того, что религиозный опыт естественен для человека, потому что связан с его телом. Физиологические эффекты религиозных ощущений можно зафиксировать научными приборами – так мы можем глубже понять природу тех или иных религиозных явлений, а также соотнести одни переживания с другими похожими, вызываемыми другими стимулами.
Религиозный опыт – это не только эмоциональные состояния и реакции, сюда включены еще и мысли, убеждения, вера, образы, ритуальные действия, молитвенные слова, поэзия, музыка, живопись, ношение головных уборов и нарядов – от вышитых золотыми нитями до монашеского одеяния, коммуникация с людьми, коммуникация с Богом в молитве, медитация, видения ангелов, измененные состояния сознания, одержимость духами, жесты, мимика, телодвижения, чтение священных текстов, раскаяние в грехах, размышление над сложным выбором, жертвоприношения, уплата десятины, крики, шепот, воспитание детей, обмен подарками и многое другое. Небольшое скопление нейронов, конечно, не сможет справиться с такой нагрузкой, для этого нужен весь мозг со всеми его естественными способностями. А желательно – весь организм.
Глава 4
Ген Бога
Если у вас есть дети (не обязательно свои, может быть, просто знакомые дети любого возраста), попросите их нарисовать Бога. Как думаете, нарисуют ли они седого дедушку, сидящего на облачке, или человека в лучах солнца с нимбом?
Детские рисунки сверхъестественных существ, и особенно богов из разных религиозных культур, – это кладезь материалов для сравнительного изучения религии. Самые ранние исследования детской религиозности датируются рубежом XIX–XX веков и связаны в основном с проблемами религиозного воспитания. По мере того как развивались науки о детях, расширялась и тематика работ[91]. Детское сознание часто сопоставляется с «дологическим» мышлением, и, хотя это понятие уже давно считается устаревшим, детская психология позволяет исследовать некоторые структурные элементы психики человека на разных стадиях его развития.
Одним из первых к проблеме детской невербальной религиозности подошел Эрнест Хармс в 1940‑х годах[92]. Он изучил около пятисот детских рисунков, чтобы понять, являются ли религиозные идеи результатом самостоятельного детского размышления о вере. Результаты исследования показали, что, напротив, дети склонны представлять Бога так, как об этом рассказывали им родители, и это, очевидно, некоторый общий религиозный нарратив, характерный для культуры региона (Хармс проводил свое исследование среди американских детей из евангелических семей).
Наиболее крупный исследовательский проект по изучению детских рисунков Бога был реализован в Университете Лозанны в 2000–2019 годах. В рамках этого проекта ученым удалось собрать обширную базу данных – это детские религиозные изображения, выполненные в католических и протестантских приходах в Швейцарии, в религиозных школах США, а также рисунки, сделанные детьми в православных школах Санкт-Петербурга и общеобразовательных учреждениях Бурятии, собранные детским психологом и исследовательницей Жаргалмой Дандаровой.
Эксперимент «детские рисунки Бога» проводился среди детей разного возраста. Их просили нарисовать Бога, намеренно исключая влияние детей друг на друга. То есть, например, если ребенок спрашивал: «Могу ли я нарисовать Иисуса Христа?» – было важно, чтобы его не услышали другие дети, иначе это могло бы иметь воздействие на их представления. Далее детям предлагалось описать рисунок так, как если бы они рассказывали о том, что изображено, слепому человеку, после чего они заполняли небольшой опросник[93].
Результаты исследований детского религиозного воображения демонстрируют нам тот факт, что идея Бога не врожденная, точно так же как и религиозность сама по себе не передается по наследству, а приобретается в процессе социально-культурного опыта. Иначе говоря, можно сказать, что ребенок верующих родителей, скорее всего, тоже будет верующим, но его религиозные представления не заложены в пренатальном опыте или в генетических данных, а будут приобретены в процессе повседневной коммуникации с верующими родителями, сверстниками, пастором, в целом с его социальным окружением.
Достигая определенного возраста, человек начинает переосмыслять свою религиозность и сталкивается с личностным выбором в отношении религиозных верований. В этом смысле Хармс, которого я упоминала ранее, верил в то, что для развития религиозной свободы важно позволить детям самостоятельно формировать собственные религиозные убеждения, предоставляя им больше пространства для свободного размышления о Боге вопреки догматическим ограничениям, чтобы дети, взрослея, не разочаровались в религии.
Долгое время ученые считали, что религия лишь результат социального научения. Однако, если бы это было так просто, мы бы могли поверить в старую концепцию о том, что человек – это «чистая доска» или «чистый лист»[94], который, словно губка, впитывает религиозные представления, будучи изначально нерелигиозным. Стало быть, предположим, если заменить религиозное воспитание на естественно-научное, то религия забудется и исчезнет, так как передача религиозных традиций прекратится и люди перестанут в них нуждаться. В таком ключе рассуждали, например, просветители в XVIII веке. Тем не менее, несмотря на эффекты секуляризации, религия не исчезла полностью, а, даже наоборот,
