и тайваньских кобр – оказалось, съемки как раз выпали на период их активности. Несколько сцен нам довелось снять во время тайфуна, и японские актеры, которым предстояло взбираться на кресты под дождем, не спешили слезать обратно. «Спускайтесь», – говорил я им, а мне в ответ: «Нет, давай снимем еще несколько дублей». Потрясающие актеры.
Опыт работы с Эндрю Гарфилдом и Адамом Драйвером тоже оказался замечательным. В ту ночь, когда мы должны были снимать сцену, где Гарфилд проходит мимо иконы фуми-э, каскадеры лежали в ямах вниз головой. Задача была очень трудная. Когда мы закончили, было уже около пяти утра. И в тот самый момент, когда он наступил ногой на икону, мы услышали крик петуха! Честное слово! Просто до мурашек. И Эндрю сделал все отлично. Для всех, кто присутствовал на съемках, это был незабываемый момент. Только ближе к шести утра мы наконец потащились обратно в отель.
У меня в голове столько мыслей по поводу «Молчания», по поводу миссионерской деятельности. Я в этом плане не авторитет, но речь идет о том, чтобы… словно вернуться в молодые годы, пересмотреть свое поведение и пример Иисуса, а также пример, которым для меня служил падре Принчипе, пересмотреть то время, когда я болел, а мама постоянно сидела со мной в комнате, ни на минуту не оставляя меня одного. «Почему этот человек такой?» – спросишь ты сам себя, а потом начнешь понемногу узнавать. И если в тебе есть определенного рода вера, тогда твой интерес будет расти, и, возможно, однажды ты поймешь, что каждый из нас находит свой собственный путь к такой любви. Наверное, что-то подобное и ощущал Родригес – что наш способ приблизиться к Иисусу отличается от других культур.
– Ари Астер[28], высказываясь по поводу «Молчания», отметил, что, только отрицая Бога, Китидзиро смог стать настоящим христианином. Ты с этим согласен?
– Нет, это, пожалуй, упрощенный взгляд. Ари – уникальный режиссер, и его рассуждения о кинематографе в целом очень искусны. Его недавний фильм «Все страхи Бо» – это забавный трехчасовой кафкианский кошмар. Чистое безумие, которое требует реального риска. Думаю, в этом своем высказывании Ари имел в виду следующую идею: чтобы получить желаемое, нужно все бросить, сдаться. Когда говоришь самому себе: «Я больше не стану это удерживать, я все брошу» – и после этого действительно бросаешь… И вдруг получаешь благословение. Вот это, по-видимому, и случилось с Родригесом. Наступив на икону, Родригес действительно сумел постичь тайну жизни и смерти, постичь суть Христа. И это великая тайна, великая красота, которую нам до конца никогда не познать. Но пока живешь, ты ее принимаешь. И стараешься, если тебе повезло обладать талантом и стремлением к творчеству, делать то, что можно назвать искусством. Это великий дар.
У Фланнери О’Коннор есть замечательное эссе, где она цитирует Фому Аквинского, говоря, что произведение искусства есть благо само по себе, а то, что является благом, прославляет Господа, отражая Его. Это справедливо для любого вида творчества. А искусство, по сути – это наша попытка придать смысл существованию. Очевидно, так и есть. Так что в моем понимании Родригес скорее смиряется не с тайной, а с людьми вокруг него, уживается с ними. Им не нужно умирать на кресте. Они не обязаны. Кто-то сказал, что эти люди и есть настоящие герои фильма. Возможно, с этим я даже соглашусь. Другие исходят из предубеждений, критикуя меня и кинематографистов в целом как членов некоей культурной элиты, которая понемногу черпает из католичества, из буддизма и других источников. Вот с ними я категорически не согласен. Решив наступить на икону, Родригес знал, что делает. Помню, как мы устроили вечерний просмотр этого фильма для группы иезуитов здесь, в Риме, и первым делом мне задали такой вопрос: «А ты бы так сделал? Смог бы поставить ногу на икону?» На что я ответил: «Ну, если бы Иисус повелел мне так сделать, если б я услышал Его голос, призывающий наступить на икону, то я бы послушался». Только был ли то Иисус или Родригес говорил сам с собой? Этого мы не знаем, да и разве это важно?
В конечном счете, думаю, «Молчание» было такой своеобразной попыткой… понять. Удалась ли эта попытка, сказать трудно. Но я правда пытался понять.
– Что касается Иисуса – в сценарии, который ты написал после прочтения того предисловия от папы Франциска, есть такие слова: «В Иисусе содержатся множества», и это похоже на цитату из…
– Да, это из Уолта Уитмена. И Боба Дилана[29].
– Уолт Уитмен, Боб Дилан… Точно! А что ты хотел этим сказать? В каком смысле в Иисусе содержатся множества? Что за множества?
– Думаю, это вполне очевидно. Иисус охватывает все человечество, Он на самом деле и есть все человечество. Он всем нам указывает путь, указывает, как жить, как бороться с гневом, мстительностью и наказанием с помощью любви, прощения и искупления – внутри нас и между нами. Путь непростой, это мы знаем. Но Он служит примером многим людям, потому что Он – это все мы. С моей точки зрения, так и есть.
– В нас есть всякое, и хорошее, и плохое, есть насилие, и его в твоих фильмах довольно много. В книге Absence of Mind Мэрилин Робинсон пишет: «Мы гениальны в своей созидательности и столь же гениальны в своей разрушительности», и это делает человека необъяснимым. Складывается впечатление, что ты хочешь показать жестокость по-настоящему, а не каким-то гротескным или искусственным способом. Но зачем? Чему она нас учит? Ты сам с этим сталкивался?
– Я вырос среди атмосферы жестокости. И сегодня многие растут там, где полно насилия. Я говорю не о тех местах, где идут военные действия, что тоже ужасно. Я говорю о тех районах и даже целых регионах нашей страны, где у каждого есть оружие. Никогда бы не подумал, что такое может произойти, но оно произошло. Так что для многих людей эта жизнь жестока. В моем случае на жестокость, которую я видел вокруг, наложилась еще и жестокость эмоциональная – и в определенном смысле это было даже страшнее. Думаю, есть два аспекта насилия и его присутствия в моих фильмах. Во-первых, самое главное – это то, кто мы есть. Насилие идет изнутри, это часть человека. Отрицание этого лишь затягивает нас глубже и откладывает расплату. Нужно признать данный факт и посмотреть правде в глаза – тогда мы сможем понять, что насилие заложено в человеческой природе. Я встречал многих несомненно мягких людей, в них не было никакой жестокости, они ее отрицали или же просто не видели ее в своей
