ярости и потрясая разряженным винчестером, он кинулся на толпу, окружившую его сына. Викторио не стал останавливаться, чтобы узнать, удалось ли другу забрать с собой кого-нибудь на тот свет, прежде чем его насадили на пики.
Кровь струилась из многочисленных ран вождя, оставленных пулями. Викторио потерял ее столько, что у него кружилась голова. Раз за разом он силился отыскать лазейку в кавалерийском отцеплении, но тщетно. Конники тронули поводья скакунов и перешли в наступление. Медленно, но верно они оттесняли вождя к скалистой стене. Фыркая и улюлюкая, мексиканцы выкрикивали его имя, называя его амиго и предлагая сдаться.
Викторио знал, что мексиканское правительство объявило награду тому, кто убьет его. При виде всадников, устремившихся к нему, вождь расплылся в улыбке. Награда тому, кто его убьет? Он лишит врагов возможности ее получить — только это ему и под силу. Награда не достанется никому!
Взявшись за кинжал обеими руками, он нацелил острие себе в сердце и запел заговор против врагов:
Стою я посреди этого края,
Взывая к небу и земле.
Черное небо укроет и защитит меня,
Земля укроет и защитит меня.
Изо всех остававшихся у него сил Викторио вонзил кинжал себе в грудь, а потом упал ничком, и под весом тела клинок вошел по самую рукоять. Вокруг все взорвалось ослепительно ярким светом. Вождь почувствовал, как, кружась в воздухе, словно орел, он поднимается ввысь над полем боя. Его охватили покой и умиротворение. Он вот-вот обнимет любимых жен, мать, бабушку и дедушку, принявших смерть от бледнолицых. Он прижмет к груди маленького сына и услышит его смех.
Его больше не будут мучить ни голод, ни холод, ни усталость. Ему больше никогда ни с кем не придется воевать.
* * *
Проведя почти два месяца в пути, Лозен наконец добралась с Племянницей и ее ребенком до резервации мескалеро. Шаманка сидела у костра, и ей казалось, что тело налилось свинцом. Она слушала, как родня Племянницы весело щебечет, тиская в объятиях юную мать, которую они уже не чаяли увидеть в живых. Бабушки, тетки и двоюродные сестры, ахая и охая, передавали ее младенца с рук на руки.
В резервации гостил Локо, приехавший из Сан-Карлоса. Он не мог упустить возможности поговорить с Лозен и, как только узнал о ее приезде, пришел повидаться с ней. На нем была набедренная повязка, а сверху — измятое пальто. Две пуговицы отсутствовали, и полы расходились в стороны, обнажая живот индейца. Рукава едва доходили до широких запястий. Голову Локо венчала шляпа-котелок. Чтобы она не сваливалась, апач проделал в ней две дырки по бокам и протянул сквозь них бечевку, концы которой завязал под подбородком. Прижав к груди Лозен, старый воин не смог сдержать слез.
Женщина шутливо ткнула его в живот.
— Старый ты конь, — прищурилась она, — совсем разжирел на пастбищах бледнолицых. Как же ты теперь собираешься вступать на тропу войны?
— Хватит с меня войн, доченька, — вздохнул Локо. — Это удел молодых. А мы с тобой и твоим братом уже не молоды. — Он тяжело опустился за землю рядом с ней. — Давай к нам, в Сан-Карлос, Поселишься с остальными апачами. Тамошние бледнолицые обращаются с нами неплохо. Агент каждую неделю выдает зерно и говядину. Приворовывает, конечно, но не сильно.
— Родичи Племянницы сказали, что синемундирники напали на твое племя.
Казалось, Локо не может погрусгнеть еще больше, но ему это удалось.
— Мы разбили лагерь неподалеку от агентства. Стали ждать раздачи пайков. Вдруг на нас налетели конные синемундирники. Стреляли, рубили саблями. Убили тридцать человек, в основном женщин и детей. Потом сказали, что напали по ошибке: мол, охотились на отступников.
— Солдат наказали?
— Нантан синемундирников лично явился на наш совет и принес извинения, но никого наказывать он не стал. — Локо вздохнул. — А еще солдаты убили твоего племянника в Черных горах. Сказали, что он отступник и собирался увести твое племя из Сан-Карлоса.
«Отважный горячий Уа-син-тон», — подумала Лозен. Он так хотел увидеть свою возлюбленную, привезти ей еду, ткани, одеяла и лошадей. Неужели синемундирники решили умертвить всех ее родных, перебить их одного за другим, словно мальчишки, сшибающие рогатками ворон?
Локо говорил о былых временах до самого рассвета. Наконец он велел сонному мальчишке привести лошадь, медленно, по-стариковски забрался в седло и, пустив кобылу шагом, поехал прочь. Когда он скрылся из виду, Лозен отыскала укромное местечко, где дала волю слезам, скорбя по Уа-син-тону.
Лозен прожила у мескалеро достаточно долго. Она провела обряд имянаречения дочери Племянницы и руководила ритуалом, в ходе которого с головы малышки срезали локон волос и прокололи ей мочки ушей. В дорогу родичи Племянницы дали шаманке муку из правительственных пайков и отделанные бахромой парфлеши, набитые вяленым мясом. Лозен навьючила скарб на статного серого жеребца — она забрала его у синемундирника-одиночки, устроив на него засаду в узком каньоне. Солдат был первым человеком, которого она убила с помощью ножа. Это оказалось даже проще, чем зарезать корову у Рио-Браво.
Она забрала также седло, уздечку и чепрак, пополнила свой арсенал новенькой винтовкой «Спрингфилд», полным патронташем и мешочком пуль. Еще Лозен достались толстое шерстяное одеяло, солдатская шерстяная рубаха, мундир, но что самое главное — фляга. Срезав с солдатских штанов желтый лампас, шаманка перевязала лентой волосы. Лозен была довольна: теперь она готова пуститься в обратный путь в сторону Мексики.
Без Племянницы и ее новорожденной дочки она поедет быстрее, да и рисковать можно будет серьезней. Ей не придется переживать о том, что ребенок может расплакаться и привлечь внимание врагов. И все же она скучала по своим спутницам. Она давно уже не оставалась так надолго одна.
День сменялся днем. Лозен ехала на юго-запад через горы. Она двигалась вдоль пересохших рек, слушая, как постукивают о камни копыта коня. Когда до границы было уже совсем близко, на глаза Лозен стали попадаться оставленные войсками следы. Теперь она ехала только по ночам, невзирая на страх перед Призрачным Филином. Однажды, когда она двигалась по тропе вдоль гребня скальной гряды, залитой серебристым лунным светом, шаманку внезапно сковал страх, а грудь пронзило острой болью. Подняв голову, она увидела Викторио, стоявшего на тропе.
Брат будто помолодел на несколько десятков лет. Он был в белой, отделанной бахромой замшевой рубахе и набедренной повязке, которые надел в тот день, когда она, Лозен, давным-давно проходила обряд Женщины, Окрашенной Белым. Конь зафыркал, замотал головой и попятился. Потянув поводья, Лозен остановила его. Она понимала, что тоже вроде бы должна испытывать сейчас
