мне, смеясь и кивая:
«Жила ты, жила и не знаешь сама,
Ты старая ли – молодая?..»
Всю жизнь изучала себя и его —
Познаний – ума палата!
А вот и не знаешь о нём ничего,
О себе ж – весьма небогато…
Я слушаю, не поднимая глаз, —
Ведь я же умна, как бес:
Он думает, возраст бальзаковский, яд
Последних страстей лес!
(А коль уж такой у меня вкус,
Что нравится маленький рост, —
Почему ж до жокея не доберусь?
Вопрос совершенно прост!..)
Но зорко ему уж гляжу я в лицо, —
Как вспыхнул! Как горд! Как запальчив!
И «это пройдёт»? Соломона кольцо?
Мой маленький, маленький мальчик!..
И я упрекаю себя за то,
Что гордость во мне – только миг?
Но он ли виновен, что в этом лото
Он многого не постиг?..
Ты плачешь? Но это же лучший смех,
Когда-либо трогавший рот!
Герой – из «немых», героиня же – эх! —
Ну какой из вас Вальтер Скотт!
И руку я Гения Юмора взяв,
Бредём вдоль каких —
то рек —
Вдоль древних развалин,
По ним клинком начертано:
«Твой навек!»
Благословенна земная быль,
Работа, и пот, и труд,
А идеи, теории – прах и пыль!
Как тени они пройдут.
И, Гения Юмора руку разжав,
Вдруг вижу, что это – вы,
Что это не крылья, а просто рукав,
Что цвет изумруда у вешних трав,
И месяц – цвета травы…
Месяц зелен, как где-то, когда-то давно —
В дни золотые детства, —
Оттого говорю тебе всё. Всё равно, —
От тоски некуда деться!
Ты уедешь, а я, может быть, никогда…
Ни Оку, ни тарусские садики,
Не услышу, как Сены течёт вода,
Не увижу вновь Адриатики,
По тропинкам не буду бродить – никогда!
Родной Карлайлю Шотландии, —
И ты, может быть, самый последний, да,
На кого я нежности мантию, —
Нет, послушай, какая смешная стрела
Мне нынче пронзила сердце:
У сходящихся крайностей – та же шкала —
Куда от этого деться?..
Ты уехал и позабыл обо мне.
Я молча гляжу во тьму…
Ты уехал – и вспомнил. Но я уже не…
И я молча гляжу во тьму.
Я буду лежать под тяжким холмом,
Не зная – у вас – социализм?
Не слыша Бетховена огненный гром
Космических катаклизм.
Сыну
Где Ты, где Ты, самый мой желанный,
Самый вожделенный человек?
Сын! Пустынею к обетованной
Жизни – не расстанемся вовек.
Медленно и тяжко мы шагаем
Чрез разлуку и через тюрьму,
Годы. Почтой ничего не знаю,
Но своею верой закляну, —
Ты идёшь, чрез бездны невредимо,
Чудом обретаю сына вновь,
Как в ту ночь, когда, ещё незримый,
Ты пытал мою к тебе любовь.
Мнилось, разрывал меня на части,
В три погибели, в бараний рог…
И какое летним утром счастье
Подарил твой дерзкий голосок!
Я в Тебя во все глаза глядела,
Изучала, силясь угадать…
Сколько было страха, сколько дела,
Девочка ещё – и стала мать!
Что же из того, что четверть века —
Больше, тридцать лет с того утра?
Разве, вырастивши человека,
Сразу в землю – в сорок семь – пора?
Нет, мы вынесем! Бог приумножит силы,
Ты прости – нечаянна слеза!
Кабы только знал Ты всё, что было,
И, как встарь, – взглянуть Тебе в глаза!
Зубы сжав, не изойти слезами —
Без ума от счастья и тоски,
Ужасаясь, буду пить глазами
Серебром блеснувшие виски…
Стать отца в Тебе всегда я чтила:
В счастье весел, в горе – хмур и твёрд,
Но подчас Твоей чуждалась силы:
Ещё маленький – а уже горд…
Потому при нашем расставаньи
От меня Ты слёз не услыхал!
Помоги ж не заплатить мне дани
Встрече – выдержать её обвал!
Помоги в земле обетованной
Кончить – уж, быть может, краткий – век,
Ненаглядный, милый и желанный,
Самый незабвенный человек!
Эпилог
Когда вы родились – мне шёл восьмой годок.
Оки серебряной меня пленяли волны,
Царём Лесным дубравы были полны
И не охотничий – звучал Роланов рог!
И шум ветров в душе своей тая,
Ещё поэта не осмыслив пробужденья,
Бежала я с холма, впивая утра тени,
Предчувствием томясь – вот этой тайны «Я»!
Уж пал Зораб – Рустемова рука!
Уж слёзы пролились над смертною разлукой.
Струясь Ундиновой бессмертной мукой,
Дунаем разливалась мне Ока.
Уже я знала: многого нельзя,
Уже тогда тоскою сердце билось,
Уже тогда у яви – я – в немилость,
Упрямою ногой в фелюгу снов скользя.
Ты где-то в Ревеле дремал, на зная бытия,—
Как бы с полёта птичьего я б на тебя глядела,
На это маленькое, слабенькое тело. —
Ведь целый мир лежал меж этим: Ты и Я!
О эти восемь лет, что мир сей был уж мой
И ты ещё тогда во тьме, в эфире
Ты их отмщаешь мне страшнейшей местью в мире,
Ответствуя мой «пыл» – усмешкою немой!
И всё ж – приветствую Законы Бытия:
Терпя их, стиснув рот, глотая жизни муку,
Учу я, каждый час предчувствуя разлуку,
Прощальному – навек! – рукопожатью руку, —
Ведь целый мир стоит меж этим: Ты – и Я.
A portrait attempt
To Arseni
