извиниться перед Юрием… А за тебя, Маслов, мне стыдно, очень стыдно!»
«Зинаида Ефимовна, — сказал бы Маслов, — да если б я знал, что Иванов ударил меня в интересах нашего государства, разве я стал бы ему давать сдачи?!»
Да, но до такого разговора мой папа еще не дорос. Тяжело вздохнув, я прошел в ванную комнату, достал два ведра и стал готовиться к тренировке терминатора планеты Меркурий. Вообще-то вы запомнили или нет, что терминатором называется граница света и тени? Терминатор планеты Меркурий самый контрастный. Сами посудите: Меркурий ближе всех планет к Солнцу. Атмосферы нет. Суточного вращения нет. На освещенной стороне температура плюс пятьсот градусов.
Я опустил правую ногу в ведро с горячей водой. На теневой стороне около минус двести… Левую ногу я опустил в ведро с холодной водой… Бр-р-р… Ну и ощущение, прямо скажем, не из приятных… Вы, конечно, догадываетесь, что холодная вода должна была изображать температуру теневой стороны Меркурия, поэтому я и опустил левую ногу в ведро с холодной водой, а правую — в ведро с горячей водой: оно должно было изображать температуру освещенной стороны. Закрыл глаза и стал представлять, что я нахожусь не в ванной комнате, а на планете Меркурий, на линии терминатора. Неприятное самочувствие. Впечатление такое, как будто два разных ощущения разрывают тебя на части… М-да… Действительно!.. «…Им ветер не сопутствует, земные не зовут огни… Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же чувствуют они?..» Ой-ой-ой!.. Сейчас бы того, кто эти стихи писал, голыми ногами в горячую и холодную воду сунуть…
В это время в прихожей затрещал звонок. Судя по трезвону, звонил кто-то посторонний и звонил так настойчиво, что мне пришлось прервать на время опыт по своей «терминаторизации», прошлепать босыми ногами в прихожую и открыть дверь.
На площадке стоял Колесников из нашего класса.
Колесников сразу же вытянул длинную шею и завертел ею. Потом, смешно изогнув ее, он как-то подозрительно осмотрел мое раскрасневшееся лицо и особенно мои ноги.
— Вот какая антология каких таинственных каких случаев… — сказал он. — Ты, конечно, знаешь, что такое «шестиугольник Хаттераса»?
— Колесников, — ответил я холодно, но спокойно, — не задавай детских вопросов. Много опасности таит в себе океан, но ничто не наводит такой страх на моряка, как «шестиугольник Хаттераса» (морская территория у берегов американского штата Северная Каролина, к северу от так называемого «бермудского треугольника»). На памяти только нынешнего поколения в этом районе исчезло не менее тысячи судов.
— Или вспоминается случай с «Кэррол Диринг», — оживился Колесников. — Эта шхуна, построенная на верфях в штате Мэн в 1921 году, пересекая Атлантику, неожиданно исчезла. Ее обнаружили в районе «шестиугольника». Паруса на всех пяти мачтах подняты, но на борту ни души.
— Да, на борту не было ни души, — подхватил я. — И по сообщению такого источника, как журнал «Нэйшнл джиогрэфик», катер морской пограничной службы, наткнувшийся на шхуну, не обнаружил на судне никого, кроме двух кошек. На камбузе стояла свежеприготовленная пища. Судьба экипажа и по сей день — загадка.
— И это ты знаешь, — засмеялся Колесников и, хитро прищурившись, добавил: — Но я знаю, чего ты можешь не знать!..
— Это чего я, например, могу не знать? — надвинулся я на Колесникова стеной.
— Ты можешь, например, не знать, — стал растягивать слова Колесников, — ты можешь не только не знать, но даже не иметь никакого представления.
— Это я-то могу не иметь никакого представления?
— Есть, например, у твоей мамы лавровый лист или нет? — Колесников рассмеялся, довольный собой.
Я очень спокойно, но совсем незаметно, конечно, разозлился на самого себя, так ловко поддел меня Колесников.
— Можешь ты, Колесников, иногда сказать что-то путное?
Колесников всматривался в меня, а я не спускал с него глаз и подумал: «Не он ли уж подбрасывает эти стихи из антологии своих таинственных случаев?» Так мы уставились друг на друга молча и не мигая. У Колесникова уже через минуту из глаз полились слезы, а я нарочно еще минуты три, после того как он захлопал своими ресницами, я еще минуты три, а может, и все пять запросто смотрел на него не мигаючи. Вообще-то я бы этому Колесникову сейчас с удовольствием дал вместо лаврового листа и этого «кто кого переглядит», дал бы как следует. Прервать такой важный опыт из-за какого-то лаврового листа для супа.
— А может, все-таки есть лавровый лист? — спросил Колесников, вытягивая шею и заглядывая через мое плечо в ванную комнату и принюхиваясь.
— А чего это у тебя одна нога такая красная, а другая — белая-белая? — спросил еще подозрительней Колесников. — Это из антологии таинственных случаев, да?
В это время на лестнице с сумками в руках показалась моя мама. Колесников сразу выхватил из рук мамы обе сумки и потащился за ней на кухню, бормоча все те же жалкие слова про лавровый лист. Проклиная Колесникова, из-за которого я потерял столько времени, я прикрыл дверь ванной и ждал до тех пор, пока этот шпион, получив лавровый лист, не убрался из нашей квартиры. «Лавровый лист, лавровый лист, — подумал я, — когда-нибудь вы из него венок мне на шею наденете. А вообще, лавровый лист — это только предлог. Колесников определенно хочет что-то выведать. Чудак. Шел бы с такой шеей в цирк. Вертел бы там ею на сто восемьдесят градусов».
— Валяй, — сказал я Колесникову, открывая дверь.
Колесников с лавровым листом в руках выходил на лестничную площадку как краб, боком, но я все же входную дверь сумел захлопнуть так ловко, что она успела в самый последний момент дать Колесникову чуть ниже спины. А я посмотрел ему вслед в дверной глазок и запер дверь на ключ. Колесников чертыхнулся, а я пошел в ванную комнату, с тем чтобы вылить из ведер остывший, а в другом ведре согревшийся терминатор планеты Меркурий.
Воспоминание десятое
А Я ОТКРЫЛ, ЧТО РЯДОМ ЕСТЬ ДЕВЧОНКИ
В это время в прихожей появилась моя мама. В дверях ванной я столкнулся с ней. Она посмотрела на мой синяк под глазом, взялась двумя руками за мои уши и сказала:
— Юрий, что это у тебя под глазом?
(Видит, что синяк! Знает, что синяк! И все-таки спрашивает!) Вместо ответа я принес в столовую портфель, вытряс из него на стол
