себя последними словами Злата. — Как могла я о луке забыть да о колчане со стрелами?»
Бросилась она к оброненным вещам, схватила любимое оружие и выпустила в чудище одну за другой пять стрел да необычных, а заговоренных. Легли они ровнехонько, утопли в теле слизня и засветились, задымились. Взревело чудище, принялось щупальца отращивать, себя ими бить и ранить, стараясь острия вынуть. Злата же не останавливалась, стреляла еще и еще. Кощег не отставал, подскакивал к слизню, нанося удары один за другим. Влез на ближайшее дерево, с ветки на ветку перемахивая ловчее любой белки, добрался до нужного сука, перегнулся да обрушил удар сабли на рога чудища.
Заверещало то, в цвете изменилось. Был слизень сизым, стал коричневым в крапинку лазоревую. Заметался он разросся ввысь, Кощег едва успел на землю спрыгнуть и к Злате отбежать, остановился между ней и чудищем. Только то не спешило нападать больше. Достигнув макушек ближайших деревьев, оно опало на землю и то ли пропало, то ли истаяло.
— Как и не было.
Кощег воткнул саблю в землю, сам оперся на нее, плечи устало опустив.
— Это как?.. — не поняла Злата.
— Дурман, — ответил Кощег, тяжело и с присвистом дыша. — Непростая здесь земля, душа-девица, старым злом с кровью и колдовством напоенная. Рождает она туманы и мороки, да не простые, а воплощенные. Умеют они мысли путать и страхи из разума вытаскивать. От таких легко не отмахнешься, они сами кого-хочешь заберут… ну, хотя бы попытаются.
Говорил он, не поворачиваясь полностью, только чуть в сторону Златы обернувшись.
— Ты прости меня, — повинилась Злата. — Запутал меня морок.
— Он лишь усилил то, о чем ты и без него думала. Злостью твоей напитывался и раззадоривал посильнее, как в силах себя почувствовал воплотился, — прошептал он и закашлялся, схватившись за бок.
Злата кинулась к нему, но ничего сделать не успела. Кощег попытался выпрямиться, но пошатнулся, а затем повалился наземь.
— Что с тобой?..
Тишина была Злате ответом. Она ухватила его за плечи перевернула и вскрикнула. На черной одежде крови незаметно, просто мокро, а как провела Злата по боку Кощега, глянула, вся ладонь алым окрасилась. А хуже всего было то, что вовсе не чудище ранило его, не острая ветка бок пропорола, а сама Злата, когда думала, будто Кощег на нее нападает.
— Очнись…
Злата прильнула ухом к его груди, но не услышала биения сердца, достала из колчана стрелу, поднесла острием к носу Кощега и выдохнула с облегчением, увидев на ровном отполированном металле испарину. Значит, он дышал, пусть и едва-едва. Но как же дальше быть?
Сбегала Злата за котомкой, достала флягу ключевой воды, травы, кровь затворяющие, растерла в кашицу и поверх раны — глубокой и узкой, порезом выглядящей — положила. Больно, должно быть, но Кощег не застонал и не пошевелился. Только то, что кровь все еще текла, говорило о биении в нем жизни. Надолго ли? Он дрался с открытой раной, да и сейчас натекла изрядная лужа алого.
— Ехал человек стар, конь под ним карь, по ристаням, по дорогам, по притонным местам, — зашептала Злата, продолжая прикладывать травы к ране. — Ты, мать-руда жильная, жильная телесная, остановись! Назад оборотись! Стар человек тебя запирает, на покой согревает. Как коню его воды не стало, так бы тебя, руда-мать, не бывало. Слово мое крепко.
Трижды повторила, гоня от себя воспоминания о хищной бабочке, едва не съевшей ее вчера. Вскоре поток кровяной иссякать стал. Однако Злата не успокаивалась, дальше заговоры читала:
— На море на окияне, на острове Буяне стоит дуб ни наг, ни одет. Под дубом сидят тридевять три девицы, колют камку иглами булатными. Вы, девицы-красные: гнется ли ваш булат? Нет! Наш булат не гнется. Ты, руда, уймись, остановись, прекратись. Слово мое крепко!
Очнулась как ото сна, когда солнце красное зенит миновало и на закат понеслось. Конь ночной-вороной уж через прясла глядел, а ни костер развести, ни удобнее раненого устроить, ни охранять его от чудищ да зверей лесных, которые наверняка кровь почуют и сползутся-сбегутся, Злата сил в себе не чувствовала. Кощег смирно лежал, Злата затянула рану тряпицей, кровь больше не текла, но в себя не приходил и судя по нездоровому румянцу и испарине, скоро примется его жар колотить да изматывать. И ведь никакого ручья поблизости не слышалось, да и не решилась бы Злата его искать. Места незнакомые, земля злая, лес чужой, лесного хозяина не дозваться, а может тот попросту откликаться не хочет, ненавидит всех людей все равно добрых или злых. Вот как уйдет Злата ручей искать да заблудится? И Кощега погубит, и сама пропадет. Однако ведь и сидеть так всю ночь невозможно — погибнут оба.
Издали донесся гром, почудившийся конским ржанием, и тотчас вспомнила Злата про Буяна. Чего это она в самом деле? Вот друг, который всегда на зов откликнется.
Встала она, засвистела, закричала, жеребца подзывая. Тот мигом, как и обещал, явился. Ударила с ясного неба рыжая молния и вот он — тут как тут.
— Буян, помоги! — бросилась к нему Злата. — Отвези нас к названной бабушке моей Ягафье. Она лучшая знахарка, чем я, сумеет излечить молодца.
Буян всхрапнул и молвил человеческим голосом:
— Хорошо подумай, девица. Стоит ли? Чай не знаешь ты, кто перед тобой?
— Он спас меня от чудища. В долгу я перед ним, а долг платежом красен.
Батюшка и его дружинники наверняка посмеялись бы над словами таковыми. Да и многие прочие — тоже. Однако потому некоторых людей и не любят. Буян же встряхнул гривой, подошел к Кощегу и ноги приклонил, чтобы удобнее того было на холке устроить. Прибыл на зов конь без седла и узды, как и положено: вольным словно ветер в поле.
— А моего клячи не дозваться, — прошептал Кощег, на миг приходя в себя, обнял конские бока ногами, зарылся пальцами и лицом в гриву да умолк.
— И ты садись, девица, — велел Буян, — обоих вывезу.
Уговаривать не пришлось. Села Злата на широкую конскую спину, устроилась поудобнее и сама не заметила, как оказалась у знакомого частокола с конскими черепами. Бабушка Ягафья табун коней держала, а кони ведь настоящие друзья верные, не предадут и помогут и в жизни, и в посмертии. Нынче черепа ночью двор освещали, а случись нужда, отгоняли нечисть.
Ягафья из избы выскочила, заохала, помогла раненного с
